В холодном весеннем воздухе раздался крик. Бенни кинулся к дому, отшвырнув сигарету (потом ее найдет газонокосильщик, в данном случае — студент на каникулах, быстро спрячет ее в карман и с удовольствием выкурит во время обеденного перерыва, сидя в своем пикапе). Впереди бежала Рашель. Бенни трясло. Крик детский. Двигай, Мидлштейн, двигай! Он свернул за угол. На земле лежала Эмили — рот открыт, рука неестественно откинута, будто хотела оторваться от тела. Окно на втором этаже было открыто, оттуда выглядывал испуганный Джош. Рашель и Бенни подбежали к дочери, склонились над ней в ужасе, какого не испытывали еще ни разу в жизни. Страх прошел, только когда на висок наложили шов, а на руку — гипс, когда истекли сутки, и стало ясно, что нет сотрясения мозга. («Перелом аккуратный», — заверил доктор, и они повторяли эту фразу всем вокруг, будто верили, что если сосредоточиться на единственной хорошей вещи, то и само несчастье станет чем-то положительным.) Когда все успокоились, Рашель перестала завывать и мучительная боль в руке прошла, когда Эмили навестили бабушка и дедушка (по отдельности, конечно) с книгами, шоколадками и воздушными шариками, Бенни наконец спросил дочь:
— Как это вышло?
И Эмили ответила:
— Я просто хотела сбежать оттуда.
Бенни даже не обернулся, чтобы взглянуть на Рашель. Он знал, что она думает, — что она должна думать, иначе она не женщина, на которой он женился, и обманывала его всю жизнь. Этой мыслью было: «Хватит».
Эди вышла на пенсию раньше срока, и юридическая фирма, в которой она проработала тридцать три года, согласилась почти полностью оплачивать ее лечение до смерти или более благоприятного исхода. Кроме того, ей сделали все выплаты по пенсионному плану и предложили немалую сумму за молчание. Ведь уходила она главным образом потому, что при виде ее фигуры очень расстраивались три новых совладельца — дети людей, нанявших Эди, когда она только закончила учебу, вышла замуж, еще не забеременела и не растолстела. В иное время она была гораздо принципиальнее, и та, старая, Эди сочла бы это ничтожной компенсацией. Никто и ни за какие деньги не вправе сказать тебе, притом не произнося ничего подобного вслух: «Ты толстая. А теперь — до свидания».
Однако Эди выбилась из сил, устала от жизни и в минуту слабости согласилась на предложение. Она даже улыбалась, пожимая владельцам руки. Может, это шанс начать все сначала. Зато будет почаще видеться с внуками. Через месяц врач сказал, что диабет прогрессирует. Стент избавит от невыносимых судорог, которые она (чаще всего) старалась не замечать, но, возможно, потребуется и шунтирование. «Есть риск, что состояние ухудшится, — сказал доктор. — Вы можете умереть». Тогда она мысленно поблагодарила начальство и за оплату лечения, и за сумму в банке, и за то, что ей дали время поправиться.
