Однажды, проснувшись утром, Бенни Мидлштейн заметил, что лысеет. «Вот и конец, мой прекрасный друг», — подумал он.[13] У Бенни всегда росла густая шевелюра, он даже родился с розовой головой, покрытой темным пушком. Ничто не предвещало, что когда-нибудь ему придется переживать, по крайней мере уж точно не из-за волос. Тут и без них было о чем поволноваться.
Например, его дочь вошла в трудный возраст и начала демонстрировать норов. Стоило открыть рот, как она бросала на отца мрачные, раздраженные взгляды, точно вот-вот скажет: «Ну, ты даешь, папа!», швырнет эту фразу ему в лицо этаким снисходительным тоном. Он помнил, как взрослела младшая сестра. Скисшего молока уже не исправишь. Да, об Эмили стоило побеспокоиться.
А еще жена помешалась на весе и диабете — она только и говорила, что о его матери. Начинала с утра, едва открыв глаза. Не то чтобы это был пустяк. Нет, конечно. Однако иногда хотелось денек отдохнуть.
Рашель лежала рядом под одеялом и хмурилась, морща лоб во всех направлениях.
— Места себе не нахожу.
— Я вижу.
«Будешь морщить лоб, лицо таким и останется», — чуть не сказал он.
— А ты? — спросила она. — Почему ты такой спокойный?
— Я тоже очень волнуюсь.
Он накрыл голову подушкой, вдыхая запах кондиционера — химического заменителя горной свежести.
Поздно вечером, уложив детей, Рашель снова принялась рассуждать о «проблеме жизни и смерти». Они, как всегда, курили на заднем дворе марихуану.
— Ты можешь просто расслабиться?
Бенни помассировал ее плечи — узенькие, хрупкие, напряженные.
— На, затянись.
— Трава в могилу тебя сведет.
— Мы ее курим уже двадцать лет.
— И я двадцать лет хотела с тобой об этом поговорить.
Жаль, что такая красивая девчонка не умеет с достоинством носить свою смертность.
Днем она засыпа́ла его письмами. Иногда слала эсэмэски, а ведь Рашель ненавидела их писать — приходилось щуриться, тыкать пальцем в экран. Она следила за его матерью, точно детектив, — узнавала, что именно Эди съела, но никак не могла оставить это знание при себе.
Приехала на Милуоки-авеню. Три хот-дога!!!
Бенни хотел сказать жене, чтобы она прекратила слежку, однако стоило представить, что он это произносит, и в груди холодело, будто летишь в пропасть. Он никак не мог подобрать слова. Допустим, «Ты с ума сошла» — можно ли так выразиться? Или: «Пожалуйста, не преследуй больше мою мать».
— Я понимаю, ты хочешь помочь, — сказал Бенни. — Вот только что подумает мама?
Дело было за обедом. Они сидели в маленькой солнечной столовой неподалеку от синагоги, куда только что привезли детей на урок Гафторы.
