— Тебе там не место, — сказала Эди. — Ему нужны близкие.
— Я — одна из двух его лучших друзей!
«У нее волосы очень отросли, — подумала Эди, глядя на дочь, которая стояла, уперев руки в бока, и орала до хрипоты. — Какая же она красавица». Мать протянула к ней руки, и Робин, наконец, обняла ее.
Это произошло позавчера. Мальчик умер, Робин так и не повидала его. Правда, с кем бы она прощалась? Эди помнила, как сидела возле умирающего отца и мучилась от того, что видит. Он был совсем не таким, каким она хотела его запомнить. Серая кожа синела, потом становилась белой, словно что-то набегало и снова уходило, как волны отлива дразнят берег. Скорбь — страшное чувство, душа сдается. Эди ни за что на свете не согласилась бы испытывать его вновь.
Робин доела печенье, встала, чтобы взять еще.
— Бери все, у меня еще есть, — сказала Эди.
Дочь мрачно взглянула на нее, но забрала упаковку и вернулась на место.
— Мам, они — мои единственные друзья. Ты знаешь, что друзей у меня больше нет?
Нет, Эди не знала.
— А теперь я совсем одна.
Робин заплакала. Она плакала и ела.
— У нас по соседству много хороших ребят, — сказала Эди, сомневаясь, так ли это.
— Они все дерьмо. Нормальную музыку не слушают. Им важно только, какие на них джинсы, а я в джинсы даже не влезаю. И они гады. Травили меня, пока я не познакомилась с Итаном и Аароном. — Она икнула и взвыла: — А теперь их не-е-е-ет.
В упаковке Робин остался только один ряд печенья. Эди самой захотелось съесть штук пять.
— Тебе не тошно? — спросила дочь.
— Ты о чем?
— Об этом. — Робин поводила руками вдоль тела.
Эди смотрела на нее, не понимая.
— Жир. Мам, очнись. Мы с тобой обе жирные.
— Не говори так, — прошептала Эди.
— Слышала бы ты, как меня называют в школе. — Робин завладело другое чувство, не грусть, нечто новое и злое, вкус, который был лучше, чем весь сахар на свете: горечь. — Они и тебя обозвали бы, причем в десять раз хуже.
Она сунула в рот печенье и проглотила, почти не жуя.
— Потому что ты толще меня. О тебе сказать можно больше.
— Ну, прости, что я такая, — ответила подавленная и окончательно сломленная Эди.
— Зачем просить прощения у меня? Извиняйся перед собой.
Робин открыла рот, будто хотела сказать кое-что похуже, крикнуть, но изо рта у нее вылетела только черная шоколадная рвота, которая густой лужей растеклась по столу. Робин вытаращила глаза, и ее опять вырвало. Эди тоже почувствовала спазм, но как-то сдержалась, не отдала того, что попало в желудок.
