Когда 5 июня 1316 г. после короткого полуторагодового царствования преждевременно умер старший сын Филиппа Красивого, Людовик X, никакое наследственное право не позволяло однозначно указать того, кому достанется корона Франции. В том, что она должна передаваться по наследству, ни у кого сомнений не было. За два века первым Капетингам удалось утвердить ее наследование таким способом: король при жизни заставлял избрать соправителем и короновать старшего сына, который впоследствии и наследовал трон, уже не обращаясь к баронам. Благодаря этому приему принцип наследования так прочно вошел в обычай — а обычай для людей средневековья был высшим законом, — что Филипп Август в начале XIII в. не счел полезным, пока жив, привлекать к управлению наследника, которому, впрочем, не доверял. Людовик VIII, а после него Людовик Святой, потом Филипп III, потом Филипп Красивый и, наконец, Людовик X — каждый принимал власть после смерти предыдущего суверена, и ни разу это их право никто не оспаривал; особенно примечателен случай, когда после смерти Людовика VIII наследником остался маленький мальчик. Но по уникальному в истории счастливому стечению обстоятельств каждый король в долгой цепочке, от Гуго Капета на исходе X в. до Филиппа Красивого на заре XIV в., всегда, в каждом поколении, оставлял одного или нескольких сыновей, способных ему наследовать. Мужское наследование стало фактом; в законах о нем ничего не говорилось, еще не было прецедента, который бы позволил четко сформулировать правило. Сами короли постоянно уклонялись от этого по сути очень простого дела — определить указом, кому в будущем достанется их наследие.
Если бы представилась возможность, очень похоже, что все бы боролись как раз за право наследования по женской линии — за неимением наследника мужского пола. Знаменитый салический закон[36], в котором легисты Валуа, и то очень поздно — только при Карле V, откопают давно забытые статьи для подкрепления юридических позиций своих хозяев, был не более чем музейным экспонатом, давно утратившим силу, и насчет этого никто не заблуждался. Зато в обычаях всех провинций Французского королевства закон о женском наследовании в отсутствие прямого наследника мужского пола утвердился настолько, что пришлось измыслить множество изощренных приемов, чтобы владелицы фьефов, попавших в женские руки, предоставляли сеньору воинов для несения службы, которой требовало феодальное право. А юридическая мысль времен феодализма не делала различий между законами частного и государственного права. Для большинства подданных и для самих суверенов государство было таким же наследием, как всякое другое, к которому относились те же законы и те же обычаи. Настояв на обратном, юристы короны, глубоко усвоившие римское право, введут в обычай новшество, к великому возмущению современников. С другой стороны, делая это, они поставят авторитетную французскую монархию выше всех прочих королевств, вознесут ее над коронами своего времени. Поскольку французская корона, по их мнению, — слишком выдающееся достояние и дает слишком значительную власть, чтобы принадлежать обычной женщине, эта корона ставится на один уровень с короной императора и папской тиарой, которые также могли доставаться лишь мужчинам, хотя императора и папу избирали. Во всех остальных местах короны, став наследственными, подчинялись тем же законам наследования, что и частные владения, то есть могли передаваться женщинам, — как в Англии и в Шотландии, так и в Португалии, в Наварре, в Кастилии или в Арагоне, на Сицилии, равно как в Польше и Венгрии. Чтобы во Франции приняли иной закон, мало было заявить о таком превосходстве этого королевства над всеми остальными, пока его признавал лишь узкий круг оплачиваемых легистов; нужно было и особое стечение обстоятельств, которое нам предстоит рассмотреть.
