Дальше всё было так, как ей говорилось. Следующим утром, еще прежде чем Вера встала — они даже не попрощались, — Абдугалиев уехал в командировку в Гурьев, а спустя два дня ее посадили в скорый литерный поезд, который шел в Москву. Лишь месяц спустя ее ближайшая подруга Лидочка, возвратившись в Москву, рассказала ей, что Абдугалиев, когда вернулся из Гурьева, рвал и метал, сначала даже хотел ехать за ней вдогонку, но потом понял, что это глупо, утихомирился и отправился восвояси в Ташкент.
Все трое суток, пока поезд шел из Оренбурга в Москву, Вера, уже зная, что пути назад нет, думала об Ирине. Она видела, что этим ничему помочь нельзя, и все-таки не могла думать ни о ком другом. Она вспоминала, как в Башкирии, удивляясь упорному молчанию сестры, написала ей злое письмо, где спрашивала: почему ты мне не отвечаешь, ведь не умерла же ты в самом деле? А месяц спустя пришел ответ от мамы. Вспомнила, как стала распечатывать конверт, как развернула листки и первым словом, которое бросилось в глаза, было слово «холера». И все-таки тогда в ней не было ничего, кроме радости, что вот наконец получила письмо из дома. Своей сослуживице она весело сказала: «Ой, страшно-то как, про холеру пишут». По-прежнему предвкушая удовольствие узнать, что делается дома, она искала начало, вертела и так и этак и вдруг, снова попав на холеру, прочитала: «…на обратном пути Ирина заболела холерой и умерла. Похоронена она в Рыбной Слободе».
Вера помнила, что, когда всё поняла, не выронила, с силой бросила письмо и, будто не могла найти дверь, заметалась по комнате, наконец выбежала раздетая и только здесь, присев на сложенные у калитки бревна, дала волю слезам. Не стесняясь детей, у которых была перемена и они тут же бегали взапуски, она громко плакала и всё пыталась поговорить с сестрой. О, Ирина, обращалась она к ней, дорогая моя, единственная сестра, как же это так, что тебя уже нет? Я не могу в это поверить… Милая, дорогая моя Ирина, я не могу этому верить, этого не может быть, — и снова заливалась слезами.
Уроки между тем кончились, ребята разошлись по домам, и, только когда начало смеркаться, Вера поняла, что наплакалась вволю. Было очень холодно, она зашла домой, надела теплую кофту, поверх нее, как старухи в деревне, повязала крест-накрест платок, но всё равно не согрелась и, главное, поняла, что одна в комнате оставаться не сможет. Сначала она не знала, куда идти, а потом ей как будто кто подсказал про больницу. Она побежала туда, и первой, с кем столкнулась в дверях, была врач Евгения Давыдовна.
