Я, значит, вошел, присел на кровать, хоть и не знал, можно ли садиться одетым. Вера в свою очередь, похоже, тоже не знала, что ей делать, но, подумав, устроилась рядом. Сидим, молчим, наконец я собрался с духом и, не спрашивая — поскольку на правах мужа, — поцеловал ее в щечку. Она мне ответила тем же. Снова минут пять посидели молча и снова обменялись такими же поцелуями. Потом она попросила ненадолго выйти в кабинет, я вышел, а через минуту слышу: „Войдите“. Вошел, она уже выключила свет и лежит в постели. Я опять сел на кровать, а что делать дальше, хоть убейте, не знаю. Меня будто парализовало. С женщинами у меня, конечно, и раньше отношения были, а вот с женами, понимаете, нет. Когда я садился, у меня сапоги заскрипели, я вдруг сообразил, что здесь что-то не то, и говорю Вере: „Мне раздеться?“ Она довольно холодно отвечает: „Как хотите“.
Действительно, что на такой вопрос в такой обстановке ответишь. Но я от ее тона еще больше смутился, быстро стал с себя эти проклятые сапоги стаскивать, пружины скрипят еще больше сапог, а сапоги не стаскиваются. Всё же в конце концов я с ними и с остальным совладал. В постели же, знаете, ничего интересного, и тут я один виноват. У нее до меня ведь никого не было, а у меня какой-никакой опыт имелся. Но я Веру уже до такой степени боялся, что только об одном думал, как бы эту первую брачную ночь поскорее завершить.
Так что неудивительно, что и ей она ничего, кроме отвращения, не доставила. Едва всё кончилось, она мне каменным голосом говорит: „Уйдите“. Я этого, конечно, не ожидал, хотя финал достойный; вскочил, тут, кстати, обнаружил, что лежал с ней в постели в носках, схватил френч, галифе, ремень, вышеупомянутые сапоги и — пулей из спальни. Что осталось от ночи, провел в кабинете на диване».
То, что рассказал Корневский, полностью совпадало с записью в Верином дневнике: «Я зажгла свет, брезгливо, с недоумением осмотрела себя и поменяла простыни. Потом свет снова выключила и до утра лежала, не могла заснуть; то думала, какое это всё вранье, все эти восторги и упоения, расписанные в романах, то, как каждый из последних дней, — о Диме. На следующее утро я застала внизу одну маму, она сидела на диване с вязаньем и ждала моего пробуждения. Мама подняла глаза, не знаю, что она ожидала услышать, но, конечно, не то, что я сказала. „Я с ним жить не буду“. Мама вдруг испугалась, схватила меня за руку: „Как так? Почему? Что случилось? Что он тебе сделал?“ Я ее раньше такой никогда не видела. Я говорю: „Мама, ну чего ты разволновалась, ничего страшного не случилось. Всё то же, что у всех, ничего интересного. Просто я не хочу с ним жить и, извини, больше мне сказать тебе нечего“.
