Вот, собственно, всё, что было в дневнике о Коле. Пожалуй, ни о ком Вера не писала так холодно и равнодушно, и рассталась она с приемышем явно тоже без сожаления. Так что допрос Ушакова в самом деле не представлял для Ерошкина интереса.
Все допросы велись по одной схеме, и здесь Дрейфер начал с проверки Вериных записей, то есть с самой возможности восстановить по дневнику прошлое. Показания Коли подтвердили точность дневника, после чего Дрейфер из вежливости, хотя, с другой стороны, было, пожалуй что, любопытно, как из маленького, хилого, писающего под себя мальчика получился такой атлет и красавец, да еще танкист, спросил, что было дальше. Ушаков сказал, что тогда, уйдя от Веры, он почти год бродяжил, а потом, после нескольких побегов из милиции, попал в коммуну к Макаренко.
«Там сначала, пока не привык, было плохо, — сказал Коля, — после свободы везде плохо. А дальше вроде притерпелся». В то время об этой коммуне шло много споров, вообще нужна она или нет, НКВД поддерживало ее, и поэтому Дрейфер заинтересовался, почему плохо. «Известно почему, — отозвался Ушаков, — я ведь по ночам под себя ходил». — «И что?» — Дрейфер сделал вид, что не понял. «Как — что: били, я делал, а они били», — засмеялся Ушаков. «А потом, — не успокоился Дрейфер, — привыкли и перестали?» — «Нет, — опять засмеялся Коля, — бить, если привыкают, то не перестают — так и бьют до конца». — «Но вас же не забили. Наоборот, вам это, похоже, только на пользу пошло». — «Да, — согласился Ушаков, — мне, похоже, на пользу. Я когда понял, что забьют, заставил себя сначала каждые два часа просыпаться, потом вообще каждый час; у нас там, слава Богу, в коридоре большие часы с боем стояли, они меня и спасли: просыпался я каждый час „с боем“, как настоящий солдат, и в уборную бежал, чтоб, значит, совсем пустым быть. После такой закалки мне всё уже легко было, во всяком случае, легче, чем другим».
Больше ничего интересного по делу Веры Коля показать не мог, и Дрейфер, убедившись в этом, как и было велено, стал рассказывать Ушакову, как она жила дальше. Рассказывал весьма подробно, наверное, не меньше часа, Ушаков слушал его, не перебивая, только всё сильнее мрачнел. А когда Дрейфер закончил, сказал то, чего ожидать было труднее всего: «Я знал, что без меня ей плохо придется». — «А вы-то тут при чем?» — не удержался Дрейфер. «Да ни при чем, только знал я, что ей без меня не прожить. Но всё ждал, всё тянул, хотел, чтобы она уже точно, на все сто, мной гордилась — и вот дождался».
