Молчат контрразведчики. Тот, что с руками художника или музыканта, чувствует себя неловко. Так она определяет. Опустил глаза и тычет ими в траву, будто там можно укрыться от язвительных намеков и просто издевательских острот баронессы — ведь она баронесса, так надо понимать приставку «фон». Бедный мальчик!
— Так что вы здесь делали, фрау Хенкель? — перестает жевать свои вздрагивающие губы первый.
Второй — бесцветная личность в сером плаще — перекидывает мостик между этим назойливым и грубым вопросом и ее насмешливо мечтательным пояснением:
— Кроме того, что любовались соснами?.. Лес здесь действительно красив…
Она затянулась дымом, глубоко, по-мужски, и сразу сожгла половину сигареты, отчего серая шапка, не выдержав собственной тяжести, оторвалась и пылью обрушилась вниз на бежевую куртку.
— Прощалась… — с раздражением ответила Найгоф, стряхивая с подола пепел. Теперь уже не было в ее тоне ни грусти, ни разочарования. Была только досада…
— С кем?
— Слушайте, вы работающие без перчаток! Не все можно трогать голыми руками. Есть вещи неосязаемые… Есть, наконец, святыни! — Кажется, она искренне возмущалась. Обида вспыхнула в ее глазах и горела там какие-то секунды. Это были прекрасные, хотя и короткие мгновения. Стоявшие перед ней мужчины устыдились собственной жестокости — ведь касаться человеческой святыни жестоко! Но и, для них и для нее эти секунды были только игрой, великолепной игрой, которая доставляет удовольствие, если исполнена талантливо. Найгоф делала все мастерски, настолько мастерски, что исчезала линия целенаправленности, звучала лишь естественная боль души.
Четверо, а на поляне сейчас было четверо, отметили удачу. В том числе и сама Найгоф. Но в следующие секунды она поняла, что достигла немногого. Только третий, почти юноша, выразил на своем лице тревогу и сочувствие. Над бровями легли темные складки, и губы плаксиво сжались. О, если бы он был один здесь!
— В понедельник, пятнадцатого октября, вы тоже прощались? — спросил первый.
Она бросила окурок, предварительно притушив его пальцем. Бросила и оттолкнулась от сосны, словно она холодила ей спину.
— Да.
— И четвертого октября?
— Да.
Она догадалась — за ней следят давно, возможно, с первого дня. Все зафиксировано, уточнено, приведено в систему. Она стояла перед ними, или вернее в центре круга, который создался в ее представлении, хотя контрразведчики и группировались в стороне, на той тропинке, что вела к «фольксвагену», не пытаясь оцепить задержанную. Стояла, утопив руки в карманы, смотрела прищуренными серыми глазами в их лица и отвечала на все, что ее спрашивали, одним словом:
