Да, здесь все было не немецкое!
Поглощая жадно новости, Исламбек продолжал искать ожидаемое. Каждый, кто подходил к нему в течение дня, казался Саиду носителем тайны. Пристально с нескрываемым интересом он следил за заключенными и этим вызывал их удивление и недоумение. К вечеру интерес несколько ослаб, но Саид все же не отказался от надежды получить от кого-то весточку.
На следующее утро волнение вновь вспыхнуло. «Если не вчера, так сегодня, — решил он. — Не для простой изоляции направил меня в Заксенхаузен Дитрих». Он все еще не знал о пакете, что привез с собой сопровождавший его унтер.
На плацу повторилась прежняя история — конвоир отказался брать его на работу. И опять пришлось уговаривать, упрашивать, чуть ли не насильно втискиваться в колонну.
Новый день был похожим на предыдущий, как две капли воды. Вошли в парк, свернули налево, к баракам, принялись таскать камни. Слушали, правда, без прежнего интереса, гул, стук и шарканье машин, доносившееся из-под земли. Разнообразием явилась воздушная тревога. Это была символическая тревога: заключенных никуда не уводили, приказали только лечь. Низко прошли самолеты. На Фриденталь не была сброшена ни одна бомба, но через двадцать минут донеслись взрывы со стороны Берлина.
— Это англичане или американцы, — авторитетно заключил поляк, с которым они сегодня опять одолевали носилки. — Русские с севера теперь не летают. У них более короткий путь…
В парк выскочили несколько офицеров. Под деревьями прослушали музыку бомб, и когда она стихла, сели в машину и умчались в город.
Вечером Саид лег на нары и уже без прежней уверенности в существование ожидаемого. Едва уверенность стала гаснуть, как навалилась тоска. Мозг засверлила прежняя мысль об одиночестве и безвыходности. Он отталкивал ее от себя, грубо ругаясь и кляня все на свете. Твердил упрямо: «Есть! Есть что-то, и именно в Заксенхаузене, иначе зачем меня сюда везли. Зачем жгли бензин. — Даже такое, циничное соскальзывало с губ. — Могли прикончить в той же машине и тем же бензином!» Он знал о душегубках…
Уснул с бранью. А утром вернулось прежнее — надежда. Его уже не гнали от колонны и не требовали назвать номер: он стал своим здесь — и зашагал к замку рядом с лысым поляком. Поляк всю дорогу мучился, привязывая к башмаку ногу, именно ногу, — она была слишком тонка и мала, а деревянный башмак толст и огромен, с ним приходилось считаться.
— Может, сегодня бросят бомбу на Фриденталь, — сказал лысый с надеждой.
