Значит, Курт Дитрих все знал и, конечно, читал извещение о выдаче трех, а затем и пяти тысяч марок за опознание беглеца, если не редактировал собственноручно. И вот этот же Дитрих через полгода звонит в особую коллегию и требует оформления приговора.
Требует, но не беспокоится о получении документа: все экземпляры остались в канцелярии суда, хотя две копии должны были попасть в место заключения для исполнения приговора. Вот почему, видимо, Берг не знал о заседании особой коллегии и о вынесении приговора. Но он знал другое…
Штурмбанфюрер Дитрих 16 октября позвонил в Главное управление СС и потребовал доктора Ольшера.
— Наши с вами отношения по известному делу, господин гауптштурмфюрер, завершились, и я не собирался вас больше беспокоить. Но одно обстоятельство вынуждает меня снова обратиться в «Тюркостштелле»…
Кто знал Ольшера 1941 и даже 1942 года, знал его тайную борьбу с Дитрихом из-за влияния на Туркестанский национальный комитет, его победы и поражения, мог бы представить себе ехидную усмешку начальника восточного отдела. Гауптштурмфюрер любил язвить и делал это не без блеска. Год назад Ольшер был недосягаем ни для гестапо, ни для Восточного министерства, где сидел давний противник капитана барон Менке. Ольшер жил и действовал под крылышком самого Шелленберга. Энергичный и хорошо чувствовавший пульс времени начальник «Тюркостштелле» поставлял для Туркестанского легиона и для лагерей особого назначения, подчиненных Шелленбергу, в нужном количестве живой материал. Поставки бригадефюрер оплачивал вниманием и заботой о новоиспеченном капитане. Самый высокий взлет Ольшера выпал на начало тотальной войны, объявленной Гиммлером, когда потребность в человеческом материале утроилась.
— Нужны люди! Много людей, — требовал фюрер СС и начальник германской полиции.
Ольшер дал их Гиммлеру. Перед старательным капитаном открывалась дорога к новым, более высоким должностям, и он смело пошел бы по ней, никого не щадя и не замечая. Но роковая история с документом, похищенным прямо в управлении СС, испортила карьеру Ольшера, бросила его под ноги врагов и завистников. Гауптштурмфюрер стал пугливым и осторожным. Любой звонок пугал его, особенно после убийства унтерштурмфюрера на Берлинер ринге. Мгновенная бледность обливала сухие щеки Ольшера, и глаза под золотыми ободками очков гасли. А тут еще звонок из гестапо!
Как всякий, ждущий несчастья, он заранее готовил себя к защите от него, принимал облик обреченного. Убежденный реалист во всем, что касалось человеческих отношений, Ольшер вдруг стал верить в сердечность своих противников, ему припомнились существовавшие когда-то чувства жалости и сострадания к ближнему, зародилась надежда на чужую доброту. Этими чувствами, вопреки логике, он наделил и Дитриха. Поэтому Ольшер откликнулся на звонок гестаповца тихим, упавшим и даже грустным голосом:
