Мори пошел через парк. Служащие в белых рубашках возвращались после обеденного церерыва в офисы «Маруноути» и «Юракутё». Таким же мог быть и он, получив образование, позволяющее устроиться в одну из компаний высшей категории. Если бы это произошло, он бы сейчас был уже на хорошей должности, может быть, даже руководил отделом. Шагал бы по тротуару с пачкой сигарет «Майлд сэвн» в кармане рубашки. Вечерами разгуливал бы по Гиндзе в плаще-барберри в сопровождении пары подчиненных, сотрудников, смеющихся его шуткам. Для него ловили бы такси, ему бы услужливо наливали пиво и открывали бы перед ним двери лифта. А после обильной еды и выпивки все они отправлялись бы в клуб танцевать, и там приятные девушки вежливо хлопали бы в ладоши, восторженно повторяя «Браво, шеф!».
Он получал бы шесть миллионов иен плюс премиальные, возрастающие с каждым годом. Завел бы солидный счет в банке. Дети ходили бы в лучшую школу. Далее — пенсия… Все основательно и расписано, как у других.
Но двадцать лет назад судьба распорядилась иначе. С повязкой на лице и в твердой шляпе с намалеванными на ней лозунгами, в группе других озлобленных молодых людей Мори, ворвавшись в здание университета, участвовал в церемонии сожжения досье, заведенных на студентов. Кто-то на него настучал, может быть, провокатор, внедренный полицией. Ну, и его, естественно, исключили. Со смутьянами власти не церемонились. Все делалось быстро. Некоторых из группы упекли за решетку, других сурово предупредили. Тут многое зависело от влияния и действия семьи. Семья Мори не располагала влиянием и не могла ничего предпринять.
Вскоре американцы вернули Окинаву, закончилась вьетнамская война, и все остальное потеряло актуальность и смысл. Некоторые из радикалов, отделавшиеся легким испугом, приспособились и устроились в офисы. Они растворились в массе чиновников. Другие же, получившие, как Мори, волчий билет, ушли из системы. Кто стал давать частные уроки, кто занялся мелким бизнесом… Немногие из них преуспели. Мори специализировался на частных расследованиях. Работал он в одиночку.
Беседовать со вдовами было ему не в новинку. Порой это было не проще, чем говорить с убитыми горем родителями.
Мори сидел у открытого окна, слушая госпожу Хара. Она была в трауре, глаза красные от слез.
Двухкомнатная квартирка, в которой жила семья, представляла собой одну из бесчисленных ячеек огромного бетонированного здания, напоминавшего улей. Стены были в паутине трещин после землетрясений последних десятилетий. Снаружи по ним вился плющ. В гостиной Хара от двери к окну тянулась большая трещина, напоминающая шрам. Ее залепили шпаклевкой, а самый безобразный ее излом прикрывали цветы — икебана.
