Однажды — это было двадцатого сентября тысяча восемьсот двадцать третьего года, и мне не забыть этот день — случилась непогода; второй день ветер дул с Северного моря. Я отвез одного англичанина в Амстердам и возвращался назад. Проходя между мысом Тидам и островком Маркен, как раз там, где растут тростники — я показывал вам это место по дороге сюда, — мы заметили, что в воде бьется какое-то существо.
Мы направились к этому месту; чем ближе мы подплывали, тем больше это создание нам напоминало человека. «Держитесь! Не бойтесь! Мы здесь!» — призывали мы его. Но чем громче мы кричали, тем сильнее слышался плеск воды. Мы подошли совсем близко и что же увидели? Перед нами барахталась женщина.
В команде был один парижанин, большой шутник. Он сказал мне: «Смотрите-ка, папаша Олифус, русалка — как раз для вас».
Конечно, мне надо было бежать оттуда. Так нет же: любопытный, словно дельфин-касатка, я продолжал двигаться вперед, сказав: «Ей-Богу, это женщина! И к тому же она тонет. Надо ее выловить».
«Она совсем голая!» — сказал парижанин.
В самом деле, на ней ничего не было.
«Ты что, боишься?» — спросил я у него.
В ту же минуту я прыгнул в воду и подхватил женщину на руки.
Она уже лишилась чувств.
Мы хотели вытащить ее из тростника, но ей каким-то образом удалось так запутаться ногами в траве, что рядом с этим морские узлы — просто пустяк.
И пришлось нам разрезать стебли.
Положив женщину на дно лодки, мы укрыли ее нашими плащами и взяли курс на Монникендам.
Мы предположили, что где-то неподалеку произошло кораблекрушение, бедняжку прибило течением к берегу, и она запуталась в тростниках.
Лишь парижанин продолжал качать головой и уверять, что это вовсе не женщина, а русалка и что она лишилась чувств от страха, вызванного нашим появлением.
Приподняв плащ, он стал рассматривать ее. Я тоже взглянул — признаюсь, не без удовольствия.
Это было прелестное существо лет двадцати, самое большее — двадцати двух. Красивые руки, красивая грудь. Правда, волосы слегка отливали зеленым, но при очень белой коже это выглядело неплохо.
Пока я ее разглядывал, она открыла один глаз. Глаз тоже был зеленым, но и это ее не портило.
Увидев, что она пришла в себя, я снова прикрыл ее плащом, извинившись за нескромность, и пообещал одолжить для нее лучшее платье у дочки бургомистра Монникендама ван Клифа.
Она не ответила — как мне показалось, застыдившись; я обернулся к остальным, сделав им знак молчать и грести. Вдруг плащи приподнялись: она собралась прыгнуть в воду. Дурак я был, что помешал ей!
