. В
il y a, таящемся в глубине каждого отрицания, в «безвыходном» наличии. Это, так сказать, невозможность смерти, универсальность существования вплоть до его уничтожения.
Убить, так же как и умереть, значит искать выход из бытия, идти туда, где действуют свобода и отрицание. Ужас — событие бытия, возвращающееся в лоно отрицания, как будто ничего не изменилось. «И это, — говорит Макбет, — более странно, чем само преступление». В созданном преступлением небытии бытие сгущается до удушья и действительно вырывает сознание из «убежища» сознания. Труп — это ужасное. Он уже несет в себе собственный призрак, возвещает свое возвращение. Привидение, призрак представляют собой саму стихию ужаса.
Ночь придает призрачный вид еще наполняющим ее объектам. «Час преступления», «Час порока»: преступление и порок также несут на себе отметину сверхъестественной реальности. Сами злоумышленники тревожат, как привидения. Такое возвращение присутствия в отрицание, невозможность избежать анонимного нетленного существования составляют глубинную суть шекспировского трагизма. Рок античной трагедии становится фатальностью неотпускающего бытия.
Тени, привидения, ведьмы — не только дань Шекспира своему времени или остаток отработанных материалов; они позволяют постоянно передвигаться по той границе бытия и ничто, где бытие проникает в ничто как «пузыри земли» (the Earth hath bubbles). Гамлет отступает перед «не быть», потому что предчувствует возвращение бытия («Скончаться. Сном забыться. Уснуть... и видеть сны»[22]). Появление тени Банко в «Макбете» также является решающим опытом «безысходности» существования, его призрачного возвращения сквозь трещины, в которые его загнали. «Когда у жертвы череп размозжен, кончался человек, и все кончалось. Теперь... они встают из гроба, чтобы согнать нас с места за столом. Что пострашней, чем ужасы убийства»[23]. «И кончено» невозможно. Ужас не связан с опасностью. «Я отважусь на все. что может человек. Явись медведем русским... чем-нибудь другим, и я не дрогну... Ступай отсюда, скройся, мертвый призрак!»[24]. Макбета ужасает тень бытия: бытия, вырисовывающегося в ничто.
Итак, ужас ночи как опыта Ну а не открывает нам угрозы смерти или хотя бы боли. Эго основной момент всего нашего анализа. Чистое небытие хайдеггеровского страха не составляет il y a. Ужас бытия, противопоставленный страху небытия; страх быть, а вовсе не страх перед бытием: быть во власти, быть отданным чему-то. не являющемуся «чем-то». Когда первый луч солнца рассеивает ночь, ужас ночи уже неопределим. «Что-то» представляется «ничем».
