Он покосился на меня то ли недоуменно, то ли лукаво и отнял бечевку, явно разжаловав меня.
— Сильвия приходит, когда сама хочет, — ответил он, сматывая бечевку.
— Сегодня, значит, ей незачем.
— Почем ты знаешь? Сказано ведь, она приходит, когда хочет.
— Ага. А почему твоя мама говорит, будто ты Сильвию выдумал?
— Гляди, как ныряет, — сказал Альваро. — Ну, этот змей что надо, лучше не бывает.
— Альваро, что же ты не отвечаешь?
— Раз мама считает, что я ее выдумал, — ответил Альваро, — почему бы и тебе так не считать?
Я не заметил, как рядом оказались Грасиэла с Лолитой. Они слышали конец разговора, стояли и пристально смотрели на меня, Грасиэла медленно крутила стебелек фиолетового цветка анютиных глазок.
— Потому что я не они, — сказал я. — Я-то ее видел.
Лолита и Альваро обменялись долгими взглядами, а Грасиэла подошла и вложила мне в руку цветок. Бечевка воздушного змея внезапно натянулась. Альваро стал водить ею влево и вправо и скоро скрылся в темноте.
— Не верят, потому что глупые, — сказала Грасиэла. — Где тут у тебя туалет, проводи меня пописать.
Я довел ее до внешней лестницы, указав пальцем, где находится туалет, и спросил, сможет ли она сама спуститься. У входа в туалет Грасиэла мне улыбнулась, в ее улыбке сквозила своего рода признательность.
— Ничего, ступай, Сильвия меня проводит.
— Ах так, ну что же, — сказал я, борясь неведомо с чем, то ли с абсурдом, то ли с кошмаром, то ли с собственной умственной отсталостью. — Значит, она все-таки пришла.
— Ну конечно, глупыш, — сказала Грасиэла. — Вон она.
Дверь моей спальни была открыта, обнаженные ноги Сильвии четко вырисовывались на моей кровати на фоне красного покрывала. Грасиэла вошла в туалет, я услышал щелчок задвижки. Я приблизился к спальне, увидел Сильвию, спящую на моей кровати, и ее волосы, разметавшиеся золотистой медузой на подушке. Я прикрыл за собой дверь, не помню, как подошел ближе, — тут начинаются провалы и всплески, и вода, которая течет по лицу, неприятно ослепляя, и звук, будто доносящийся из шумных глубин, и бесконечное — вне времени — мгновение, невыносимо прекрасное. Не знаю, была ли Сильвия обнажена, мне казалось, будто передо мной бронзовый дремлющий ствол тополя, похоже, она привиделась мне голой, хотя — нет, она не была голой, я должен был угадывать ее под тем, что было на ней, — линия ее икр и бедер обрисовывала ее фигуру на красном покрывале, я следовал за мягким выгибом ее тела до того места, где иссякал подъем бедра, видел тень вогнутой поясницы, маленькие груди, заносчивые и золотистые. «Сильвия, — сказал я про себя, не в силах произнести ее имя вслух, — Сильвия, Сильвия, так, значит…» Голос Грасиэлы за двумя дверьми возник так громко, словно она кричала над самым ухом: «Сильвия, иди же, я здесь!» Сильвия открыла глаза, села, на ней была та же мини-юбка, что и в тот вечер, блузка с вырезом, черные сандалии. Она прошла совсем рядом, не взглянув на меня, и открыла дверь. Когда я вышел, Грасиэла сбегала по лестнице, а Лилиана с Рено на руках поднималась ей навстречу, поспешая к туалету, чтобы найти зеленку для ссадины, и было уже полвосьмого. Я помог утешить малыша и смазать ссадину, Борель, обеспокоенный воплями сына, примчался наверх, улыбчиво укоряя меня за отлучку, мы спустились в салон выпить еще по бокалу, все были погружены в живопись Грэма Сазерленда
