Очень долго избегал он приближаться к Вартбургу, и это удавалось ему. Но в один прекрасный день, сам не зная как, он очутился в лесу — в том самом, что граничил с замком: стоило выйти из леса, и прямо перед тобой Вартбург. Генрих нашел в лесу такое место, где среди густых зарослей кустов, среди всякой колючей растительности, выглядевшей довольно-таки безобразно, вздымался поросший мхом каменный утес странной формы. С трудом Генрих взобрался до середины его и сквозь разлом в скале издалека рассмотрел башни замка. Тогда он сел и, борясь с дурными мыслями, превозмогая мучения, предался сладостным надеждам.
Солнце давно уже зашло за горизонт. На гору опустились глухие туманы, а над ними поднялся раскаленно-красный лунный диск. Ночной ветер гулял в вершинах высоких деревьев, и кусты, тронутые его ледяным дыханием, словно метались в лихорадочном жару. С резким криком поднялись в воздух и пустились в свой неверный полет гнездившиеся среди скал ночные птицы. Громче журчали ручьи, громче били в отдаленье ключи. Но по мере того как лес освещался сияньем луны, издалека отчетливее доносились звуки пения. Генрих вздрогнул и вскочил на ноги. Ему припомнилось, как в наступившей ночной тишине мастера заводили в замке свои благочестивые напевы. И он увидел, как Матильда, прощаясь, бросала признательный взгляд на Вольфрамба, которого любила. И любовь и блаженство заключены были в ее взгляде, он не мог не пробуждать чары сладострастных сновидений в душе возлюбленного. Сердце Генриха готово было разорваться в сладострастном томлении. Он взял в руки лютню и начал петь — никто никогда еще не слышал, чтобы он так пел. Успокоился ветер, замолкли кусты и деревья, и только звуки голоса Генриха светились в глубокой тишине мрачного леса, как бы сливаясь с лучами месяца. Но как только песнь его начала таять в трепетных любовных вздохах, позади него вдруг раздался оглушительный, душераздирающий хохот. В ужасе он поспешно обернулся и увидел огромную мрачную фигуру, которая еще прежде, чем Генрих мог прийти в себя, повела такие речи, произнося их голосом гадким и насмешливым:
— Ага, немало пришлось побродить, чтобы доискаться наконец того, кто так здорово распелся тут в ночи. Так это вы, Генрих фон Офтердинген? Мне бы и самому догадаться — ведь вы же самый скверный из всех этих так называемых певцов с Вартбурга, так что дурацкая песня без смысла и толка — откуда бы ей еще тут взяться?
При этих словах Офтердинген положил руку на рукоять своего меча. Однако черная фигура вновь разразилась оглушительным смехом, в это мгновение луч света упал на смертельно-бледное лицо незнакомца и Офтердинген мог рассмотреть его впалые щеки, острую рыжеватую бородку, искаженный гримасой рот, берет с черными перьями на нем.
