Отсутствие детей и соответственно необходимости таскать за собой создания, которые от скуки начинают маяться и ныть, обществом порицается, но с практической точки зрения дает свободу для маневра. Когда стали обсуждать, кто спустится вниз в первой группе, я уступила свое место и тем самым, по мнению обремененных детьми родителей, проявила чистый альтруизм. Мы не могли спуститься все разом, и я, поскольку мне не надо было спешить к какому-нибудь живоглоту, могла без проблем подождать, когда за мной вернется подъемник. С помощью этого трюка, замаскированного под доброе дело, я смогла побыть одна между небом и землей, на бог знает какой высоте, и полюбоваться городом. В тишине, словно Флоренция была самым заурядным местом, а не эротической мечтой всего Запада.
Почему Флоренция красива?
Все, что предшествует вмешательству человека, красиво. Море, оно всегда красиво. Закат, полная луна, округлые вершины тосканских холмов. Мироздание никогда не бывает и никогда не было уродливым ни в одну историческую эпоху.
Животные почти все красивы. Цапли, бабочки, пантеры красивее тараканов, летучих мышей, игуан. И среди цапель, бабочек и пантер найдутся особи более проворные, или с более блестящими перьями, или более яркой окраски. С людьми все обстоит куда хуже. Их красота самая спорная. Они чудовища или Адонисы в зависимости от вкусов эпохи, от расы, возраста, моды. Мы красивы грудастые или плоскогрудые, с татуировками или безволосые, с накачанными мускулами или тонкие и трепещущие как бамбук? Однажды кто-нибудь задастся вопросом, как мы, живущие в эту эпоху, могли любить накачанные гелем губы, похожие на сардельки, продубленную в соляриях кожу, жесткие как пакля пересаженные волосы, узкие после подтяжки век глаза.
Самая спорная — это красота наших творений, того, что оставили после себя на Земле сменявшие друг друга мастера и художники. Можно ли сказать, что такая-то церковь, такая-то картина, крыша или фасад объективно красивы для всех и во все времена? Йеменские города, пирамиды и улица Кальцайуоли — разве все это красиво бесспорно и в равной степени? Если да, то чем это обусловлено? Что, в конце концов, делало для меня прекрасной Флоренцию, когда я смотрела на нее с купола синагоги?
Кто-то говорит, что красота — это подобие эха. Почти все наши творения рано или поздно умирают. Одни — назавтра после того, как увидят свет, другие — когда меняется мода. Некоторые предметы сохраняются, пока поколение, произведшее их на свет, принудительно поддерживает в них биение жизни. Но почти всё спустя какое-то время замирает. Только не красота: она по-прежнему несет свое слово людям, даже тем, кто ничего не знает. Она неудержима, она воздействует на зрителей снова и снова, словно отраженная звуковая волна. Словно маятник, качающийся в вечности.
