Назойливые пилигримы
Копьем воздушным пронзены.
Он словно крылья расправляет,
Зеницы светлые раскрыв:
Служить молебны позволяет,
Услышав горестный призыв.
В своем хрустальном одеянье
[77]Он покидает колыбель;
Несет он розы
[78], в них сиянье
Для всех народов и земель.
Всех утешает лучезарный,
Приверженцы повсюду с ним;
Народ ликует благодарный,
В сердцах восторг неизъясним.
Непостижимым излученьем
Он проницает этот мир;
Любовь таинственным влеченьем
Он залучил к себе на пир.
Избрал недаром он поэта,
Век возвещая золотой;
Не скроет вечного завета
Хмельной напев, напев святой.
Бог дал поэту разрешенье
Уста прекрасные лобзать,
И для красавиц прегрешенье —
Поэту в этом отказать!
— Милый провозвестник! — отозвались девушки.
Шванинг был рад-радешенек. Девушки пытались отнекиваться, но напрасно. Им пришлось уступить, и он целовал их прямо в сладостные уста. Рядом с Генрихом сидела сама Строгость, и это несколько сковывало его, а то бы сам он громко прославил полномочия поэтов. Среди красавиц, подносивших Клингсору венок, была Вероника. Она весело заняла свое прежнее место и спросила Генриха:
— Везет этим поэтам, как по-вашему?
Вопрос был многообещающий, но Генрих не отважился извлечь из него то, что он сулил.
В душе Генриха разгульному задору противостояло благоговение первой любви.
Шалунья Вероника уже заигрывала с другими, и Генрих воспользовался этим, чтобы немного утишить свой праздничный пыл.
Матильда сказала, что умеет играть на гитаре.
— Ах! — воскликнул Генрих. — Если бы вы поучили меня! Я так давно мечтаю об этом!
— Я ученица своего отца. Никто не играет на гитаре лучше него.
— А по-моему, — ответил Генрих, — ваши уроки мне будут нужней. Ваши песни восхитили бы меня.
— Не разочароваться бы вам!
— О! — воскликнул Генрих. — Мои чаянья вполне оправданы: вы не говорите — вы поете; достаточно взглянуть на вас, чтобы постигнуть, какова горняя музыка.
Матильда промолчала. Клингсор заговорил с ним, и Генрих отвечал с живейшей находчивостью. Окружающие диву давались, какой он речистый и какою картинностью блещет расточительное богатство его мыслей. Матильда не упускала ни одного слова и не сводила с Генриха глаз.
Она была явно увлечена его речью, которую как бы поясняли его преобразившиеся черты. Его глаза сияли несказанно. Время от времени он смотрел на нее, и она удивлялась, как много может высказать его лицо. Разгоряченный беседой, Генрих тайком завладел рукой Матильды, и она подчас не могла не пожимать его руки, так нравилось ей то, что он говорил. Клингсор знал, как продлить вдохновение, исподволь побуждая Генриха высказать всю свою душу. Наконец все пришло в движение. Гости роились подобно пчелам. Генрих не покидал Матильды. Они уединились в сторонке. Генрих не выпускал ее руки и вдруг пылко припал к ее губам. Матильда не противилась, ответив ему несказанно задушевным взглядом. Генрих не помнил себя; нагнувшись, он прильнул к ее губам. Этого она не ожидала, и, быть может, поэтому его пламенный поцелуй не остался без ответа.
