Раз ты не умеешь сказать раз и навсегда «пойдите все к черту», то сиди и жди, пока эта неторопливая задница сюда доплывет, – утешала себя Женя. Дело шло уже к трем, надо было ехать за билетом, потом в издательство, потом забрать подарок для старой подруги, живущей в Берлине... потом кто-то вечером должен был принести не то письмо, не то какие-то документы во Франкфурт.
Когда Хава наконец пришла, потерявшая терпение Женя уже стояла у дверей в куртке. Она сунула руку в карман, где лежали приготовленные деньги – от усталого раздражения никаких слов уже не осталось.
Хава стояла в дверях – в черном длинном пальто, в какой-то черной чалмашке на маленькой голове, и все это черное было ей к лицу. К белоснежному лицу нестареющей красавицы.
– Ну ты, блядь, богиня, одно слово! – зло и восхищенно обронила Женя, протягивая ей конверт. – Я тебя второй час жду, у меня руки от спешки трясутся...
Хава тщательно уложила конверт в сумочку и теперь медленно расстегивала зеркально-черные пуговицы, и глаза ее отливали тем же зеркальным блеском, но ярко-синим.
– Спасибо, что дождалась. Зачем ты сквернословишь, Женечка? Ну хорошо, я-то знаю твою добрую душу, но другие могут подумать...
– Слушай, а чего ты раздеваешься, ты что, не видишь, я уже выхожу? Я опаздываю...
– Я на минуту в туалет, – объяснила Хава и величаво пошла вглубь квартиры. Под черным пальто было черное платье, и чулки тоже были черными.
Потом она вышла из уборной, что-то шевеля губами.
– Нет, – сказала Хава как будто сама себе, – нет, я не могу тебе этого не сказать. Это действительно очень важно. Присядь на минутку.
Женя просто обомлела от изумления.
– Галя, а ты не охренела часом? Я же говорю тебе – опаздываю...
– Ты понимаешь, Женечка, сегодня большой праздник, Иом-Киппур. Ты понимаешь? День Покаяния. Это как Великий Пост, но сосредоточенный в один день. В этот день не пьют, не едят. Только молятся. Это День Божий. День Покоя.
Женя зашнуровывала правый ботинок. Шнурок плохо пролезал под металлический крючок.
– Да, покоя... – механически повторила Женя. – Ты одевайся, Хава, ты меня и так на час задержала.
Хава сняла с вешалки свое торжественное пальто и замерла:
– Женечка! Нельзя жить в такой суете, как ты живешь. Вообще нельзя, а особенно – сегодня.
Женя рванула шнурок, он порвался. Обрывок тонкой кожаной тесемки она отшвырнула в сторону. Сбросила ботинок, сунула ноги в мокасины. Поднялась – в глазах потемнело: то ли от резкой смены положения, то ли от вспыхнувшей злости.
