– Вот она, эта самая нирвана, о которой вы вчера говорить изволили.
Тот очнулся от своих дум, искоса взглянул на соседа и ничего не ответил.
Кобылкин нисколько не смутился.
– Именно, доложу я вам, самая настоящая нирвана, – продолжал он, видимо всеми силами стараясь завязать разговор. – Небытие! Блаженное состояние! Жил человек, волновался, жаждал, боролся, а теперь ручки сложены и лежит себе покойно, ничего знать не хочет. Правы вы были вчера, десять тысяч раз правы были. Я, слушая вас вчера, так и думал: „Глубокий философ этот господин! Тонко в самую суть нашего жизненного бытия проникнуть изволил“. А верно, нирвана-то эта самая – хорошая штука! Человеки ею не брезгают, а так в нее и прут. Вот один только-только в нее забрался с руками, с ногами, а на его место уже другой целится.
Юрьевский при этих словах встрепенулся.
– Вы кто такой? – глухо спросил он.
– А я, изволите ли видеть, покойничка родственник дальний буду. Вот привелось-то! Вчера – на свадьбе, сегодня – на панихиде. Ничего не поделаешь. Одно говорю: человек я простой, а про нирвану все-таки понимаю. Ведь эта Пастина дочка – несчастная для женихов невеста: шестеро из-за нее отправились в эту нирвану, а вот теперь седьмой находится.
– Что? Как? Кто такой? – крикнул Юрьевский, объятый порывом яростного гнева.
Этот крик и нарушил тишину.
Все бывшие в часовне с недоумением смотрели на Юрьевского, не понимая, в чем дело, что с ним. Вера Петровна тоже услыхала этот крик и взглянула в ту сторону.
„Крестный? – промелькнула у нее мысль. – Что с ним?“
Но беспорядок, вызванный Юрьевским, продолжался только мгновение. Ивана Афанасьевича все знали, все были уверены, что он ненормальный, и даже не удивились его выходке.
„Бредит опять! Заучился барин!“ – подумали почти все присутствующие и успокоились, тем более что и Юрьевский, опомнившись, успокоился почти так же быстро, как вспыхнул, казалось, беспричинным гневом.
Кобылкин словно только и ждал этой вспышки. Он засуетился около Юрьевского, заглядывая ему в лицо.
– Что с вами, почтеннейший? – бросал он слова. – Чего испугались? Действительно, такая обстановка на какие угодно нервы подействует. Гроб, жертва… ну, положим, судьбы, рыдающая вдова, удрученные старики, пение… это, как хотите, кого угодно расшевелит. А тут – еще один в гробу покоится, а рядом другой в такой же гроб смотрит. Расстроишься, доложу вам, совсем расстроишься!
– Кто? – отрывисто спросил Юрьевский.
– Вы про кого изволите спрашивать?
