Мало помалу о нём стали реже вспоминать, занятые каждодневным трудом, и считали, что Изот, как божий человек запросто нежданно-негаданно вошёл в их дом, и также тихо ушёл, оставив после себя только хорошие воспоминания да память, что был такой человек под божьим небом. Больше горевали, что не похоронен он по-христиански: сам наведывался на могилки сородичей, не боясь ни холода, ни голода, ни зверей лесных, не иных напастей, а на его последнее пристанище и сходить некому, кроме них, да и некуда — поглотила его топь. Маркел спервоначалу пытался расспросить сына, в каком месте принял смерть Изот, может, сходить, поклониться останкам его — не совсем чужой был, но Антип или молчал, или говорил, что с перепугу точно не запомнил того места — болото есть болото: кочки, осока, мох да кусты.
Лето кончалось. Подбиралась осень — сначала погожими тихими днями, вся в серебристой паутине, в желтизне опавших листьев, в дремотности воды на запруде, в прозрачности и стылости воздуха, потом небо заволакивало густыми тёмными тучами, чаще шли дожди, холодные и тоскливые, черня траву и облетевший лист с деревьев, лес пустел, и ветер пронизывал оголённые ветви, как вода решето.
В один из осенних дней, когда поля были убраны, под пасмурным небом серело жнивье, а склоны оврагов поблекли, Антип сказал матери, что пойдёт в деревню Дурово на посиделки. Ничего в этом особенного не было, парню шёл восемнадцатый год, туда он ходил и раньше, благо она была верстах в девяти от мельницы, и Прасковья восприняла это как обычное дело.
— Что-то ты зачастил в деревню, никак невесту заимел? — с улыбкой спросила Прасковья, хотя знала, что ни о какой невесте речи идти не могло.
— На следующий год женюсь, — ответил Антип.
Не зная, говорит серьёзно сын или шутит, Прасковья спросила:
— А кто же невеста? Может, я знаю?..
— Их много…
— А я думала и вправду.
— Переночую у Ваньки Кривоногова. У них изба большая. К утру вернусь.
— Сходи, раз надумал. Кривоноговы приютят. Бабка-то Ванюшкина мне родственницей доводится, хотя и дальней.
— А не позволят — под кустом высплюсь, — самодовольно сказал Антип.
— Ну под кустом не под кустом… Смотри, только голову не потеряй.
— Не потеряю. Она у меня не лишняя.
Проводив Антипа, Прасковья задумалась. Скоро восемнадцать лет, как подбросили им младенца. Как она радовалась, как благодарила Бога, что принёс им утешение с мужем, как молила о здоровье того, кто подкинул его им. Кто это был, мужчина, женщина, родной или чужой младенцу человек? Да в этом ли суть? Думала иногда, не вернулись бы, не предъявили бы права на малышку. Она бы не отдала. Тогда они поговорили с Маркелом и решили — в приют мальчонку не отдавать. Они бездетные — пусть растёт у них. У всех по восемь — десять детей, и ничего — управляются, а они одного не прокормят? А теперь вон какой вымахал детина, скоро жениться пора. Хоть и не родила она его, а всё равно свой, сын. Об одном печалилась в его младенчестве — кровь незнакомая. Обидчив не в меру, крут не по возрасту, упрям и своеволен. К людям относится спесиво. И к Изоту был без особого почтения, тот хоть работник, но всё равно человек. И грамоте разумел, и много чего знал, чего Антипу и не снилось. Боялась — не убережёт свою голову, если нрав почём зря будет свой показывать. Отколотили один раз деревенские парни, так простить до сих пор не может, всё злобу таит…
