Что касается интриги, это была его вторая натура. Этот слабый, утомленный человек, погружаясь в тайну, обнаруживал такую страсть, такой, с позволения сказать, аппетит, какие редко встретишь у сильного и здорового человека. Добавим, что аппетит этот подстегивался главенством в Обществе Иисуса. Ему уже было мало шапочки церковного владыки или портфеля министра. Не имея возможности надеть на свою голову корону Валуа или Бурбонов, бывший епископ Ванна мечтал украсить ее тиарой Льва X или Сикста V. Золотое руно, звание гранда, титул графа д’Аламеды — лихорадку уже невозможно было остановить. Навязчивой идеей Арамиса стали Ватикан и скипетр в руке, ему уже слышалось «urbi et orbi»[11].
Но для осуществления заветной мечты ему была необходима поддержка короля.
Франция — старшая дочь Церкви. В XVIII веке она еще имела влияние на свою мать, но революции и безбожие отняли у нее это влияние. Ни один из случаев избрания преемника святого Петра не проходил в Риме без того, чтобы его христианское величество не объявил своего решающего голоса в конклаве.
Вот почему бывший друг Фуке установил — как государь с государем — мир с Людовиком XIV. И вот почему теперь он поддерживал против взбунтовавшейся Европы владыку, которого некогда стремился ловко убрать с трона.
В особняке д’Аламеды на улице Сан-Херонимо, что по соседству с Пласа Майор и дворцом французского посла, обстановка в комнате хозяина, расположенной на верхнем этаже и отделанной темной материей, была простая, если не сказать, скромная.
Среди прочей мебели там под распятием великолепной работы, вырезанным из слоновой кости, находилась скамеечка для молитв, покрытая коричневым бархатом, и большой шкаф работы Буля, изумительно отделанный позолоченной бронзой и инкрустированный медью, оловом и кораллами.
Несмотря на теплый климат и вопреки обычаям страны, в комнате был большой камин с таганами из искусно выделанного железа.
Герцог сидел перед камином, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Бледное осунувшееся лицо оживляли красные отблески пламени. Он был недвижим, и только вздрагивали его мертвенно-бледные губы, когда старик бормотал в полусне:
— Триста лье… Пересечь два королевства, мчаться во весь опор… Скакать быстрее, чем облако плывет по небу, чем ласточка летит, рассекая воздух. Быть ветром, их уносящим… — и, тряхнув головой, он горько усмехнулся: — Поистине это значит не бояться Бога! Уж слишком я расхвастался… Тащу на себе свои годы; камни в почках, подагра, астма, чего только у меня нет… Издохну в дороге, как старая загнанная лошадь…
