— А разве она в Риме? — удивился Алексей Михайлович.
— В Риме, государь, — отвечал Воин, — ее перенесли из Ерусалима крестоносные рыцари.
— Эка святыня какая, Господи? — покачал головою царь. — Ну, что ж кесарь Август? — обратился он к царевне.
Та в это время так и пронизывала своими лучистыми глазами молодого Нащокина. «Шутка ли! в Риме был, вон этими губами целовал лестницу Пилатову, следы Христовых ножек», — казалось, говорили ее глаза.
Слова отца заставили ее опомниться. Она нагнулась к книге.
— «Сей кесарь, — начала она снова читать, — Август раздели вселенную братии своей и сродником, ему же быша присный брат, именем Прус, и сему Прусу тогда поручено бысть властодержательство в березех Висле реке граде Мовберок[47] и Турок[48]-Хваница (?) и преславный Гданск, и иные многие городы по реку глаголемую Неман, впадшую, иже зовется и поныне Прусская земля; сего же Пруса семени отъяша вышереченный Рюрек и братия его; егда еще живяху за морем, и тогда варяги именовахуся и из-заморья имаху дань на чюди, то есть на немцех и на словянех, то есть на новгородцех, и на кривичех, т. е. на торопчанех»[49].
Кончив чтение, Софья Алексеевна с торжествующим видом посмотрела на отца и на молодого Ордина-Нащокина.
— Так вот откудова мы родом, — улыбаясь, сказал Алексей Михайлович, — а я думал, что мы простого роду; а оно вон куда махнуло — в родню с кесарем Августом! Не махонька у нас роденька! А где ты взяла эту книгу? — спросил он.
— Симеон Ситианович Полоцкой принес мне, — отвечала царевна.
— Балует он тебя, я вижу.
— А потому балует, что я хорошо учу все уроки.
— Добро, добро! Ты у меня умница. Иди же к матери.
Алексей Михайлович погладил дочь по головке, и царевна, поцеловав у отца руку, вышла из горницы, с улыбкой кивнув головой Воину.
Скоро государь отпустил и этого последнего, пожаловав к руке и пожелав ему счастья на ратном поле.
Три дня Воин лихорадочно готовился к отъезду: выбирал лошадей, накупал нового оружия, заказывал дорожное и боевое платье.
А на душе у него было очень тяжело. Хотел он было еще раз съездить в Новодевичий монастырь ко всенощной, но решимости не хватило: «увижу ее — и все прахом пойдет»…
На четвертый день утром, когда отец заседал в царской думе, Воину доложили, что его желает видеть монашка из Новодевичьего. Сердце у него дрогнуло при этом слове. Но он велел впустить: «за сбором, должно быть, на монастырь».
Но сердце у него так и колотилось. Он встал…
В дверях стояла она в своем монашеском одеянии — бледная, бледная…
