В окно постучала соседка:
— Люба, выйди!
Люба торопливо выскочила за дверь. Подумала, что ее пришли поздравить, совсем как раньше, несколько лет назад…
— Чоловик мий гутарит, — сказала соседка, отводя глаза, — що Миша бросився в Днипр. Утоп, гутарит… Може, брешет…
Та Люба стала бабушкой Алексея Демьяновича. Единственная выжившая из всей когда-то большой семьи. Упорно передававшая детям свою фамилию, а не мужа. Словно таким образом пытающаяся возродить свой род. А дед… С ним тоже была связана интересная история.
Дед Алексея дважды опоздал на работу — в те годы, когда за третье опоздание отправляли в Сибирь. И вот пришел третий… Дед ехал на трамвае и понял: все, уже точно не успеет. Значит — Сибирь…
Он соображал быстро. Своей тростью разбил окно. Свисток, милиция, трамвай остановился, деда забрали в отделение… А там он такого наплел! «Пассажир хулиганил, мне так показалось, вот я и замахнулся, пытался остановить, но попал в окно… Простите, если можете». Взяли с него деньги за разбитое стекло и написали на работу про ЧП. Но в лагерь не отправили — расписка из милиции была — значит, опоздание не в счет. Так и выкрутился.
Но при чем тут Борька?…
— А при том! — жестко отчеканила Ольга. — Они у тебя все были вывихнутые, дворяне эти недобитые! И Борис точно такой же!
Алексей отмалчивался.
Иногда ему очень хотелось вернуться в то время, которого он не застал, раскрутить колесо истории назад и увидеть бабушку Любу, ее сестер и братьев. И своего тезку Алексея. Где, в какой армии служил ты, бравый офицер? Где сложил свою буйную головушку? Игде, как спросил бы Борька…
Днепр, церковь на холме, деревня Димиевка… Теперь это район Киева. Голосеевский лес… Другая страна… И Зина, Борькина жена, тоже оттуда. Как из другого мира…
Вот хороший порядок у птиц. Оперился птенец — и летит себе на все четыре стороны. Никакой муштровки от отца с матерью. Но те же птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать, никак не раньше. А Борька не желал этого понимать.
Алексею Демьяновичу очень хотелось увидеть жену сына. Но он боялся даже заикаться об этом. В его душе было тихо-тихо, словно все исчезло, — нет ни дум, ни желаний, только одна невыносимая усталость… Он давным-давно понял, что родственники часто относятся друг к другу хуже чужих. Больше зная друг о друге плохого и смешного, они злее сплетничают, чаще ссорятся.
«Эх вы, Алешки!» — думал он печально о старших детях.
