— Сильвия! — Его светлость попытался снова утихомирить ее. — Немного спокойствия! Немного милосердия! Гортензия вела себя глупо. Она и сама так считает. Хотя, по правде говоря, винить надо не ее.
— А кого — меня?
— Любовь моя! Разве я это имел в виду?
— Удивительно, что нет. На самом деле, удивительно! О, Гортензию, милую, незапятнанную голубку, винить нельзя! Чего же она заслуживает в таком случае?
— Жалости, мадам, — сказал его светлость, неожиданно вскипев, — ибо ее угораздило послушать вашего бесчестного сына.
— Моего сына? Моего сына? — воскликнула графиня, срываясь на визг и покраснев до такой степени, что не стало видно безобразных румян на ее лице. — А разве он не является и вашим сыном, милорд?
— Бывают минуты, — через силу выговорил он, — когда мне верится в это с трудом.
Уж кому-кому, а ее светлости по натуре несловоохотливый лорд Остермор наговорил необычайно много. Это был настоящий мятеж. Она хватала ртом воздух, стараясь подыскать нужные слова. Между тем милорд продолжал с совершенно нехарактерным для него красноречием, вызванным пристрастным отношением к сыну:
— Он позорит свое имя! И всегда позорил. Еще мальчиком он показал себя лжецом и вором, и, воздайся ему по заслугам, он бы уже давным-давно был в Ньюгейте[15] — и это в лучшем случае. Теперь, повзрослев, он стал безудержным развратником, пьяницей, повесой и скандалистом. Таким я давно его знал, но сегодня он продемонстрировал себя с еще худшей стороны. Я-то думал, что хотя бы моя подопечная неуязвима для его низости. Это последняя капля. Я не могу простить такое. Я отрекусь от него. Его ноги больше не будет в моем доме. Пусть он и дальше якшается с герцогом Уортоном и прочими своими беспутными дружками из клуба «Пламя преисподней». Я же для него потерян. Потерян, говорю вам!
Леди Остермор с трудом сглотнула. Цвет ее лица под румянами из багрового стал пепельным.
— А я, значит, должна терпеть присутствие этой развратницы?
— Милорд! О милорд, разрешите мне уйти, — с мольбой в голосе проговорила Гортензия.
— Скатертью дорога, — глумливо произнесла ее светлость. — Уходи! И лучше всего — обратно к нему. Неужели ты думала, что тебе будет куда вернуться?
Девушка снова умоляюще повернулась к своему опекуну. Но графиня, пришедшая в ярость оттого, что ее игнорируют, устремилась к ней и схватила ее за запястье своей напоминающей клешню рукой.
— Отвечай мне! Зачем ты вернулась? Что теперь прикажешь с тобой, бесстыдницей, делать? Где мы найдем тебе мужа?
