– Я ненавижу вас! – снова прокричала Лаура, но из пасти вырвалось лишь глухое рычание. Извернувшись, она лизнула себя в окровавленное бедро, которое уже почти затянулось, ещё раз с переполняющей всё её естество ненавистью взглянула на деревню и уверенно побежала в сторону леса…
– С тех пор, как говорят крестьяне, – закончил свой рассказ старик. – Белая волчица каждый год убивает одного человека. Путника али из деревни, как случится. Говорят, чтобы жить вечно, она должна питаться человечиной. Но пойди поверь этим пропойцам, – улыбнулся он. – Время сейчас неспокойное. То сами подстрелят кого по застарелой вражде, то перепьются и устроят поножовщину, а списывают всё на неё.
– Грустная сказка, – произнес я. – Бедная девушка. Мне даже стало ее жаль.
– Не стоит ее жалеть, – старик вяло отмахнулся от меня рукой и снова наполнил вином кружку. – От доброй и робкой девочки ничего не осталось. Ненависть убила в ней все человеческое, превратив в оборотня, людоеда, убийцу. И поверь, Мартен, если бы белая волчица существовала и была здесь, она бы без колебаний вырвала тебе горло. Оборотням нужно есть. И желательно человечину. Только человеческое мясо удерживает их на границе жизни.
– Но она ведь не существует, эта белая волчица? – спросил я, глядя в глаза отшельнику.
– Ну, разумеется, нет, – старик не отвёл взгляда. – Кто же поверит этим выдумкам?
Наверное, уже наступила полночь. За окнами в ночном лесу не раздавалось ни звука и на меня вдруг повеяло жутью. Нет, хоть убейте, а спать я не буду.
– Еще какую-нибудь сказку? – выжидательно спросил меня старик, раскуривая потрескавшуюся трубку.
– Изволь, – я благожелательно склонил голову.
– Когда Англией правила великая королева Елизавета, – вспоминая давние события, медленно произнёс старик, выпуская изо рта колечки дыма…
Рука покраснела и немного распухла. Кроме того, она всё время напоминала о себе монотонной пульсирующей болью и зудом, что очень мешало целых две недели спать и взбираться по грубым верёвочным лестницам при постоянной качке судна и резких порывах весеннего ветра, который, казалось, еще чуть-чуть и сдует моряка в бурлящее море.
Но Джеймс Роуд мужественно терпел все неудобства, в которые он по сути дела, сам себя загнал из-за любви к чрезмерному употреблению вина. Зато, когда он, наконец, сорвал изрядно надоевшую ему грязную тряпицу, закрывающую правую руку от запястья до локтя, он увидел то, ради чего страдал всё это время. Пышнотелая русалка разгульно обнимала громадный корабельный якорь, (надо сказать похожий на кое-что другое), выставив напоказ две особо старательно вытатуированные груди, при виде которых все портовые шлюхи Бристоля просто повесились бы от зависти. Решение получить такую татуировку Джеймс Роуд принял, находясь под сильным воздействием винных паров в кабаке «Порох и якорь», перед самым отплытием.
