— Ну, это не на ратном поле.
Повернувшись, я заметила искры, вспыхнувшие в светло-карих глазах Александра.
— Ты не видела его на стадионе, перед состязаниями колесниц. Или перед началом битвы. Отец изъяснялся на одной лишь латыни.
— Не верю.
— К чему мне лгать? Даже в греческой тоге он оставался римлянином.
Я промолчала, и брат покачал головой.
— Ты очень упряма.
— Зато ты чересчур доверчив, — с упреком сказала я.
— А почему бы нет? Все равно нет выбора!
— Хватит! Хватит! — воскликнул маленький Птолемей, зажав руками уши. — Не надо ругаться!
Октавиан продолжал работать, но Юба немедленно поднял на нас глаза.
— Видишь, что натворила? — Брат покосился через плечо. — Агриппа велел нам сидеть тихо.
— Мы вовсе не ругались, — ласково сказала я Птолемею, откинувшемуся на подушку.
И только теперь заметила красные пятна на побледневшей коже братика. Я прикоснулась тыльной стороной ладони к его щеке.
— У него жар.
Александр пересек каюту и пощупал лоб малыша.
— Может, ему отдохнуть?
И хотя следующие несколько дней Птолемей только и делал, что спал, нездоровый румянец так и не сошел с его щек. Мы с Александром пытались развлечь его тихими играми, но вскоре братик ослабел даже для этого.
— С ним что-то странное, — решила я. — Дело неладно.
— Обыкновенная лихорадка, — отмахнулся Александр. — Однажды он подхватил такую же в Фивах. Побольше питья и отдыха, все как рукой снимет.
Мы принесли малышу свежих фруктов и соков. Ожидая его выздоровления, я рисовала нашу таламегу, а Александр углубился в свитки, которые мама лично выбрала для корабельной библиотеки. Мне было слишком больно даже смотреть на них, и всякий раз, когда брат возвращался в каюту с новыми папирусами, я отворачивалась к стене, лишь бы ненароком не вдохнуть источаемый ими слабый запах жасмина.
На пятое утро плавания Александр тихо спросил, опустив драгоценный свиток на колени:
— Кого тебе не хватает больше всех?
Я посмотрела на Птолемея, крепко ли он заснул, и призналась:
— Хармион. И, само собой, мамы.
Брат кивнул.
— А тебе?
— Петубаста, — ответил он, и я заметила, как на его глаза навернулись слезы при мысли о юном служителе Птаха, нашем египетском наставнике из Мусейона. — И отца, конечно. Видела александрийские статуи, которые плывут с нами в Рим? Октавиан собрал их в библиотеке, а Юба каждую помечает надписью для продажи. Там есть и Петубаст.
— Что может Юба знать об искусстве Египта? — усмехнулась я.
— Ну, он писатель. — Трудно сказать, откуда мой брат набрался подобных сведений, но голос его звучал убедительно. — Юба создал уже три труда по истории.
