— Он солгал, — прошептала я по-парфянски. — Никакого триумфального шествия через три дня не будет. Он просто хотел, чтобы мама наложила на себя руки.
Тут появился лекарь и занялся своим делом при свете лампы, бросавшей отблески на его черную кожу. Не издавая ни звука, с бешено колотящимися сердцами мы с Александром следили за ним. Отыскав на маминой руке багровые ранки, он сделал тонкий надрез чуть выше укушенного места. Затем припал губами к коже царицы и попытался вобрать в себя яд, проникший в тело. Казалось, минула вечность. Наконец лекарь выпрямился и утер окровавленный рот. По его лицу было ясно, что мы осиротели.
Александр тихо спросил:
— Маму ведь похоронят в мавзолее?
Подбородок Октавиана вздернулся.
— Разумеется, как царицу Египта.
Я не услышала в его голосе ни раскаяния, ни даже удивления.
— А что, детей в самом деле оставим в живых? — осведомился Агриппа.
Октавиан смерил меня оценивающим взглядом, точно сокровища матери в мавзолее.
— Девушка хороша. Через пару лет, когда понадобится утихомирить одного из сенаторов, она как раз войдет в нужный возраст, чтобы составить чье-нибудь счастье. Мальчишкам еще не исполнилось и пятнадцати. Не будем их трогать — и люди сочтут меня милосердным.
— А когда же в Рим? — пожелал знать Юба.
— Отплывем туда через несколько месяцев, как только уладим все дела.
Александрия
1 июля 29 г. до н. э
В Рим нам предстояло отплыть на судне, принадлежавшем матери, — на огромной таламеге, на палубе которой, среди колоннад, отцу как-то раз удалось потехи ради разыграть конную битву. Теперь по ней сновали римские солдаты, восторженно восклицая при виде каждого пустячка вроде очередной пальмы в горшке, фонтана в гроте, спальни с отделкой из слоновой кости с позолоченными изображениями Исиды, кедрового кресла или богато расшитой кушетки. Хотя вещи уже сносили на корабль, Октавиан отказывался пускаться в путь, не спросив на это воли богов.
Стоя на пристани, мы с Александром наблюдали, как он взял в руки трепещущую куропатку и, приняв у Юбы насухо вытертый нож, молниеносным движением кисти перерезал птице горло. Кровь просочилась у него между пальцами, обагрила их и закапала на доски палубы. Взгляды всех присутствовавших обратились к авгуру, накрывшему голову плотной льняной тканью.
— Что это значит? — потребовал ответа Октавиан.
Авгур поднял руку и покачал головой.
— Сначала должен образоваться рисунок.
Юба, стоявший подле меня, улыбнувшись, проговорил по-парфянски:
