— Ну-у, — говорил он, глядя на меня, как на редкое ископаемое. — Ну ты выдал. Ты это, если хочешь в училище какое… мы тебя в любое… на права бесплатно выучим тоже…
Я обрадовался, помню. Потом кивнул, а потом… забил.
Ну, а уж совсем потом — определённый возраст, особого рода причёска, автобус и вперёд, на самый лучший урок жизни. И полное попадалово — стройбат. Хотя, это ещё с какой стороны поглядеть.
И само собой, одноразовое стрельбище за все два года. Зима, мороз минус пятнадцать, два десятка километров пешком. Иногда правда «сержики» переводили нас на бег для сугрева. В общем: ноги гудят, стираются до задницы, уши, как варёные раки, соплями собственными давишься — курорт одним словом. Три патрона, пальцами, которых нихрена не ощущаешь, кое-как в рожок, три одиночных куда-то туда. Всё, бойцы. На этом праздник заканчивается, и да здравствует возвращение к трудовым будням.
Короче, не «махра» я даже, и винтарь этот мне, как мёртвому припарка. Вот только Хлох ничего об этом, конечно, не знает. Хотя, если это тело в какой-то их военхол поступало, возможно и стрелять оно умеет лучше моего.
Перетащив всех мертвяков, мы минут пять отдыхали. Я присел прямо на землю и по привычке потянулся к карману за сигаретами. Рука ещё не преодолела и половину пути, а мозг уже успел невесело констатировать — о табаке придётся забыть. Или перейти на то, что курят эти чешуйчатые. Если они вообще что-то курят.
Хлох молча ушёл к средней машине, но быстро вернулся с канистрой в руках. То, что это канистра, понятно с первого взгляда: из металла, форма прямоугольная, наверху горлышко с крышкой. Я задумчиво смотрел, как он резкими толчками выплёскивает из неё на «головную» местное топливо. По запаху — голимый бензин.
Хотя, чему удивляться? Если есть флора и фауна, значит, есть нефть, если есть нефть, почему бы не быть бензину.
Наконец, канистра почти пуста. Хлох из оставшегося на донышке сделал тонкую дорожку метра в три, достал из кармана куртки зажигалку, щелчок и огонь побежал к машине.
— Простите, ребята, — громко проговорил он, и несколько секунд простоял каменным истуканом, а потом подошёл ко мне и присел рядом.
— Всех этих тварей теплокровных уничтожу, — в его шипящем голосе была такая злоба и ненависть, что у меня по коже мурашки… чешуя дыбом встала. — Всех. За Шхола, за Шиху, за Хехта… за всех наших ребят. Ты слышишь, Хош? Всех порешу. Я тебе клянусь, Хош. Веришь?
И что мне ему отвечать? Молчу…
