Начальство было не хорошее и не плохое, просто оно было далеко от нас. Мы были сами по себе, оно тоже само по себе... Ректор семинарии... у нас появлялся редко... Применять его идеи должны были другие: инспектор и его помощники. От нас он был слишком далек и, по–видимому, нас презирал. Когда впоследствии, уже будучи назначен инспектором Владимирской семинарии, я зашел к нему проститься и просил дать наставление, он сказал: «Семинаристы — это сволочь», — и спохватился: «Ну, конечно, не все..." Начальство преследовало семинаристов за усы (разрешалось одно из двух: либо быть бритым, либо небритым, а усы без бороды не допускались), но каковы были наши умственные и душевные запросы, и как складывалась судьба каждого из нас, этим никто не интересовался .[123]
За неуважение и недоверие к себе учащиеся платили подобным же отношением к начальству и преподавателям, которым давали обидные клички «Филька», «Ванька», «Николка» [124].
Невмешательство учащих в жизнь учащихся и отсутствие живой связи между первыми и последними создавали в семинариях атмосферу «свободы», которая, будучи понята по–бурсацки, означала не что иное, как духовную беспризорность студентов [125]. Отсутствие подлинного внутреннего духовного воспитания компенсировалось жестким контролем за внешним поведением учащихся. Однако этот контроль не мог предотвратить такие классические пороки духовной школы, как курение и особенно пьянство.
Попойки, к сожалению, были явлением довольно распространенным, — пишет Владыка Евлогий. — ...Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая–нибудь удача... были достаточным основанием, чтобы выпить. Старшие семинаристы устраивали попойку даже по случаю посвящения в стихарь (это называлось «омыть стихарь»). Вино губило многих. Сколько опустилось, спилось, потеряв из–за пагубной этой страсти охоту и способность учиться! [126]
Порочными считает митрополит Евлогий те методы, при помощи которых преподавались науки и поддерживалась дисциплина в Тульской семинарии. Спасти студента могла только самостоятельная работа, которой он занимался не благодаря, а вопреки атмосфере, царившей в духовной школе. Многие выпускники семинарии с горечью вспоминали годы учения:
Из казенной учебы ничего возвышающего душу семинаристы не выносили. От учителей дружеской помощи ожидать было нечего. Юноши нравственно покрепче, поустойчивей, шли ощупью, цепляясь за что попало... Отсутствие стеснений при благоприятных душевных данных развивало инициативу, закаляло, вырабатывало ту внутреннюю стойкость, которую не достичь ни муштрой, ни дисциплиной, но для многих свобода оборачивалась пагубой. При таких условиях ни для кого семинария «alma mater» быть не могла. Кто кончал, — отрясал ее прах. Грустно вспомнить, что один мой товарищ... через год по окончании семинарии приехал в Тулу и, встретившись со своими товарищами, сказал: «Пойдем в семинарию поплевать на все ее четыре угла!»
