– Я точно знаю, что мои родители делают сейчас в Москве. Папа сидит за столом, в своем кабинете, мама сидит на кухне и курит. И они делают это всегда в одних и тех же позах, как восковые фигуры в музее.
Мои родители довольны своей жизнью. Папа будет работать в своем кабинете до конца своих дней, а мама будет курить на кухне. Я думаю, отец тоже маме никогда не изменял.
Говоря это, я продолжала смотреть на черный полиэтилен и чувствовала, как у меня мурашки бегут по телу и волосы на голове начинают шевелиться.
Я выплакалась, и невероятная слабость навалилась на меня.
Мы выпили еще рома.
Когда наступила полная темнота, видение исчезло.
– Еще моя мама – расистка, – зачем-то сказала я и икнула от холода. – Когда в автобус заходит негр, она выходит из автобуса и ждет следующего. Если она видит, что в подъехавшем автобусе тоже сидит негр, она ждет следующего, и так далее. В конце концов она идет домой пешком.
Почему-то нам обоим стало смешно. Мы хохотали как сумасшедшие.
Наконец я сказала, икая и давясь от хохота:
– Я даже не знаю, как ей о тебе рассказать. Она, наверное, со мной за стол никогда не сядет.
Мы снова схватились за животы и упали на песок, размазывая слезы и хохоча.
Я с трудом выговорила:
– Она у меня такая брезгливая.
И больше уже ничего не могла сказать. Даже не знаю, почему нам стало так смешно.
Моя история произвела на редкость слабое впечатление на Алехандро. Я рассчитывала, что он проникнется сочувствием и перестанет меня прессовать, но не тут-то было.
Он пер к цели, как баскетболист на Олимпиаде:
– Ми рейна! Я не получаю оргазмо с тури! Я хочу секс и оргазмо тугево!
Мне стало обидно.
– Секс и оргазмо тугево! – твердил он, тиская и жамкая меня. – Тебе это сделает лучше. Тебе понравится. Мы будем с тобой много-много лун! Ты забудешь обо всем. Мени-мени мун, понимаешь? Я буду учить тебя сексу и испанскому! Ок?!
– Что значит «мени мун»?
– «Мени мун» много-много лун – это значит навсегда!
Он мягко, в поцелуе, прижал к себе мое обмякшее от страданий тело и уложил меня на песок, залезая под платье.
У меня мелькнула мысль, что действовать так нежно и умело может только профессиональный казанова. Это не нервные, истеричные движения искреннего любовника. Он слишком уверен и по-звериному точен в своих любовных стратегиях.
Я оттолкнула его и села на песке. Он не снял свои шорты, видимо, опасаясь появления комитета по защите кубинской революции, и, оттянув резинку, выпустил на свободу то, чем можно было гордиться.
