Между первым и вторым действием прошло два года. Поднялся занавес под взвизги скрипки. На сцене - одна из комнат в доме Абдуллаева. На кровати лежит сильно исхудавший Соловьев. Возле него сидит старый артист Александр Сергеевич.
- Полегчает, - сказал Александр Сергеевич.
- Не умирать же в пятьдесят лет! - шутливо, но тихо, с одышкой, сказал Соловьев.
Помолчали.
- Надо было раньше Алексею показаться, - сказал Соловьев.
- У тебя сразу шишка на спине выросла?
- Год назад почувствовал вдруг - растет и болит. Начал вспоминать. Вспомнил, что зимой, у гастронома, поскользнулся и упал на спину. Ударился.
- Пройдет, - сказал Александр Сергеевич, хотя не верил в то, что говорил.
- Вспоминаю свое счастливое детство, - еще тише прежнего сказал Соловьев. - Я ведь деревенский, родился в Воронежской области. Деревня наша замечательная была. Босиком по траве бегал. Кнут сам себе плел, был подпаском. Хорошо. Молоко из-под коровы пил. Зачем мы в Москву приехали? Не понимаю. Учиться, учиться! В Москву, в Москву! Оглядываясь назад, вижу, что все куда-то провалилось... Шампанского бы теперь...
Соловьев затих. Александр Сергеевич в испуге встал. Свет погас. Потянула свою волынку виолончель. Когда свет зажегся - на скамейке в парке сидела Ильинская с книгой в руках.
Александр Сергеевич с Алексеем подошли к ней.
- Соловьев умер, - сказал Александр Сергеевич.
Ильинская уронила книгу на колени, вскрикнула.
- А Абдуллаева все нет, - сказал Алексей. - Поехал за Машей.
Через полчаса к дому подъехала "скорая". Санитары вынесли тело Соловьева на носилках, погрузили в машину и повезли в морг.
Перед гробом Соловьева в зале прощания стояли: Абдуллаев, Миша, Маша, Ильинская, Александр Сергеевич, Алексей, родственники, бывшие сослуживцы из НИИ.
- Кому теперь ругать жизнь? - вздохнул Александр Сергеевич.
- Некому, - сказала Ильинская и пошла по липовой аллее к дому.
На застекленной террасе с видом на реку играли в карты Абдуллаев, Алексей, Миша и Маша.
- Надоело играть, - сказала Маша, отбрасывая карты. - Да и статью мне надо заканчивать.
Маша работала уже год у Абдуллаева, в его газете, главным редактором.
- Я и не думала прежде, что мне так будет нравиться работать в газете. Ведь вот что удивительно: слова для меня приобрели другое значение. Каждое слово на вес золота.
- Например? - спросил Миша.
- Да вот - первая полоса. На ней должно быть не менее шести материалов, чтобы глаз бежал у читателя, было что посмотреть. А я должна этот глаз каким-то приемом остановить. Я сигналю: "Анатолий Чубайс решил, что чековая приватизация увенчалась полным успехом". Крупно так это, черным, то есть полужирным шрифтом. И все! Понимаешь? Это целое искусство! Я понимаю, Миша, что ты меня можешь назвать изменницей, но книжка моих рассказов, выпущенная два с лишним года назад тиражом в тысячу экземпляров, до сих пор не распродана. И все в той книжке детский лепет. Эти, извини, сопли в сахаре: "Розовые, розовые, розовые лепестки утренней зари..." А тут в номер: "Американская финансовая группа 20-20 рассматривает возможности инвестиций в России". Понимаешь?
