этого высшего состояния или что они не свернут на буржуазную дорогу.
(А. И. Герцен, 9, 6, 9, 5) Народы живучи, века могут они лежать под паром и снова при благоприятных обстоятельствах оказываются исполненными сил и соков. (А. И. Герцен, 9, 8, 2)
Народы, искупающие свою независимость, никогда не знают, и это превосходно, что независимость сама по себе ничего не дает, кроме прав совершеннолетия, кроме места между пэрами, кроме признания гражданской способности совершать акты — и только. (А. И. Герцен, 9, 8, 2)
У народов слишком много дел дома, чтоб они могли думать о захвате других стран. (А. И. Герцен, 18, 2)
Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятельми, италиянским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка.
(М. В. Ломоносов, 9, Посвящение)
Щедрость, великодушие, мужество и бесстрашие англичанина помрачаются его гордостию, высокомерием, самолюбием и хорошим о себе мнением… Я лучше бы согласился попасть в руки жестокому инквизитору, нежели англичанину, который непрестанно будет давать мне чувствовать, сколько он почитает себя во всем лучшим предо мною, и который, если удостоит меня своими разговорами, то не о другом чем будет со мною говорить, как бранить всех других народов и скучать рассказыванием о великих добродетелях своих соотечественников. (И. А. Крылов, 1, 28)
…Французы хотя не так грубо изъясняются, однако ж дают ясно разуметь, что всякий человек тогда только может что-нибудь значить, когда бывает им подобен. (И. А. Крылов, 1, 28)
Мне кажется, что не все имеют право обвинять русский простой народ в чрезвычайной склонности к пьянству… Если немецкий мужик не пьяница, то более экономия его, нежели воздержание, тому причиною. По большей части немецкий крестьянин имеет нужду тогда только в вине, когда он хочет быть веселее обыкновенного; русский (по большей же части) пьет с горя. Кабак есть для него единственный волшебный замок, который переселяет его из горькой существенности в ту страну радости, где он не видит над собою ни барина, ни капитана-исправника. Он пьет из реки забвения.
