— Викарий вас прячет, — повторил он, невольно перенимая нормандскую привычку к утверждению-содержащему-вопрос.
Кюре раскурил трубку, не спуская глаз с юной мухи, пролетавшей теперь на бреющем полете над клавиатурой его компьютера. Он хлопнул ладонью по столу, но промахнулся.
— Я не собираюсь ее убивать, — объяснил он, — просто ловлю. Мне любопытно, с какой частотой вибрируют мушиные крылья. В неволе они бьются гораздо быстрее, и звук пронзительнее. Сейчас увидите.
Он выпустил толстое кольцо дыма и взглянул на них, не раскрывая ладони.
— Это моему викарию пришла в голову мысль отправить меня в депрессию, — снова заговорил он, — пока все не успокоится. Он посадил меня фактически под домашний арест по просьбе епархиального начальства. Я уже несколько недель никого не видел, так что рад поболтать, пусть даже с полицейскими.
Адамберг колебался, не понимая, как поступать с загадкой, впрямую заданной кюре. Человек хочет, чтобы его выслушали и поняли, почему бы и нет. Кюре всю жизнь занят тревогами своей паствы, сам не имея ни малейшей возможности пожаловаться даже шепотом. Комиссар рассматривал несколько гипотез — любовное разочарование, плотские угрызения, утрата мощей, церковь-убийца в Оппортюн.
— Об утрате божественного призвания, — предложил Данглар.
— Вот, — кюре кивнул в сторону майора. Словно хорошую отметку поставил.
— Внезапной или постепенной?
— Какая разница? Внезапность ощущения — всего лишь завершение постепенного подспудного процесса, который вы, может, и сами не замечаете.
Рука кюре обрушилась на муху, но она тут же вырвалась в просвет между большим и указательным пальцем.
— Что-то вроде оленьих рогов, когда они из кожи вон лезут.
— Если угодно. Личинка идеи зреет себе в укромном уголке, внезапно обретает крылья и взлетает. Призвание нельзя потерять ни с того ни с сего, как книгу. Впрочем, книга рано или поздно найдется, а вот призвание — вряд ли. И это лишнее доказательство того, что оно уже давно бесшумно катилось под откос, не ставя меня в известность. Потом в одно прекрасное утро вдруг прозреваешь, потому что ночью, ничего не почувствовав, прошел точку невозврата. Глянул в окно — вот женщина на велосипеде проехала, снег на яблони лег… и становится тошно, и век манит за собой.
— Еще вчера ценил я долг миссионерства
И кафедру предать считал за изуверство.
Все превратилось в прах, исчезло без следа,
И я с самим собой простился навсегда.
— Да, что-то в этом роде.
— То есть вы не особенно переживаете из-за кражи мощей? — спросил Адамберг.
