Доставшаяся мне кровать была двуспальной. Я столько раз представлял Настю рядом с собой, что порой, просыпаясь среди ночи, по-настоящему удивлялся ее отсутствию. В ящике спального шкафчика лежал блок дорогих французских презервативов. Покупая их там же, где лечили мою ногу, я предоставлял аптекарше решающее доказательство интенсивной и не лишенной изысков (презервативы были самых разных конструкций) моей сексуальной жизни. Я покупал их небрежно, с немного даже усталым видом.
В то время как в аптеке моя компетентность уже не вызывала сомнений, в сознании моем существовал еще целый ряд мучительных вопросов. Нужно ли Настю раздевать или она разденется сама? Принимает ли она контрацептивы или требуется презерватив? Если требуется, то когда его надевать и что при этом говорить? Всякий раз, как она ко мне заходила, мне казалось, что я уже решился. Я вдыхал воздух, чтобы произнести заветную фразу, но спустя некоторое время выдыхал его, так ничего и не сказав. Кстати, о выдохе: во время Настиных посещений я всегда находил минутку, чтобы забежать в ванную и незаметно почистить зубы. Предвидя, что наше сближение может произойти в любой момент, я очень заботился о свежести своего дыхания.
В один из дней я все-таки произнес свою фразу — и не самым худшим образом. Она прозвучала немного сдавленно, но прозвучала, и голос мне не изменил. У меня не хватило сил поднять глаза на Настю, и я стоял, рассматривая абажур настольной лампы. Вафельное тиснение абажура так отпечаталось в моих глазах, что, даже отведя от него взгляд, во всех прочих предметах я продолжал различать ту же клетчатую структуру. Чувствуя, что пауза затягивается, я нашел в себе мужество посмотреть на Настю. Ее глаза искрились какой-то неожиданной для меня веселостью, почти смехом.
— Я не знаю, что мне отвечать. Такие слова говорят по крайней мере после поцелуя.
— Я еще никогда не целовался, — выговорил я, сдаваясь на милость победителя.
— Ну, это не так сложно, — тихо сказала Настя. — И у всех народов, я думаю, делается одинаково.
Я сделал два деревянных шага по направлению к Насте и обхватил ее шею обеими руками. Вообще-то в кино это был очень изящный жест. Руки киногероя непринужденно опускались на шею любимой. В моих движениях не было, я думаю, ни изящества, ни непринужденности. И все-таки я почувствовал прикосновение ее губ. Ощущение их прохлады и влажности наполнило меня настолько, что силы мои почти меня оставили. Мне хотелось стоять не шевелясь и познавать глубину этого прикосновения. Но Настины губы меня ласкали, и я неуклюже пытался на эти ласки отвечать, Стремясь раскрытыми губами захватить и притянуть к себе Настины губы (так представлялось мне выражение «слиться в едином поцелуе»), я почувствовал, как передними зубами коснулся ее зубов. «Ты настоящий крокодил», — прошептала мне прямо в рот Настя. Ее пальцы погрузились в мои волосы и едва ощутимо, самыми кончиками, пускали токи, окончательно меня парализовавшие. «А когда ты скажешь, что меня любишь?» — «Я тебя люблю». Конечно, с этого следовало начать. Я не подумал. Мне казалось, что это так очевидно. Нет, обо всем следует говорить, тем более об очевидном. Настя положила ладони на мои щеки, коснувшись пальцами ресниц. «Я тебя — тоже». Она потерлась носом о мой нос.
