Зондермайерштрассе, на которой я поселился, находилась на севере Мюнхена, у самой границы Английского сада. Это была тихая улица с домами по одну сторону, теннисными кортами и садоводством — по другую. Неподрезанные кроны старых деревьев, их узловатые стволы и взломавшие асфальт корни придавали этой улице живой, почти деревенский вид, противоречивший общей мюнхенской стерильности. До некоторой степени Зондермайерштрассе была продолжением Английского сада, который резко не обрывался и возникал время от времени в виде небольших рощ среди жилых кварталов. Преимуществом улицы было и то, что она находилась не очень далеко от места моей новой работы. Сама же квартира превзошла все мои ожидания, оказавшись половиной изящного коттеджа. Она располагалась на двух этажах и мансарде и состояла из четырех комнат, кухни, двух туалетов и ванной.
Через полчаса после моего вселения в дверь позвонил человек в тренировочных брюках. В руке он держал открытую бутылку пива.
— Кранц, ваш сосед по дому, — представился он.
Я пригласил его войти, и походкой завсегдатая он прошел прямо в гостиную.
— Время от времени я захожу сюда поболтать, — сказал Кранц. — Вы уже третий, кто въезжает в этот дом, а я все бессменно хожу. Как кошка, знаете ли. Привыкает к дому, а не к хозяевам.
Принимая его, я испытывал тайную гордость: наряду с квартирой, его соседское посещение было как бы подтверждением моей взрослости. Сосед. Изредка заходит поболтать. Он подошел к креслу и сел, как садятся в отсутствие хозяев — непринужденно, нога на ногу, поставив бутылку на пол. На вид ему было лет пятьдесят. Черты его лица были довольно мелкими, и от этого оно казалось каким-то сморщенным. Он не принес для меня пива, а я не предлагал ему бокала. Эта независимость друг от друга сохранялась все время нашего общения. И в дальнейшем он всегда приходил с пивом, пил его прямо из бутылки и сидел только в этом кресле. Его маленькие короткие ноги с трудом лежали одна на другой, но с упорством йога он возвращал их в сплетенное состояние и всегда сидел именно так.
— Новости смотрели? — спросил Кранц.
— Нет. А что?
Кранц припал к горлышку бутылки, обиженно всхлипывая между глотками.
— Сербы уничтожают албанцев.
Ничего не зная ни о сербах, ни об албанцах, я все-таки сочувственно потупил глаза. Впрочем, уже вскоре я понял, что Кранцу и не требовалось никаких знаний. С неутомимостью телевизора он сам рассказывал мне о падении правительств и железнодорожных катастрофах, вручениях наград и выборах в парламент. Со дня появления Кранца в моем доме я был в курсе всех последних новостей — сферы, для меня прежде вообще не существовавшей. Газет, как я понимаю, он не жаловал (на письменные источники ссылки были крайне редкими), но телевизионные сообщения передавал на удивление ярко, порой даже в лицах. Несколько месяцев спустя, когда по странному стечению обстоятельств я стал включать телевизор, чтобы увидеть в нем свое собственное лицо, я обнаружил, что интонации Кранца в точности повторяли интонации ведущих телевизионных новостей. Интересно, что и сидел он у меня не более получаса — длительности итогового выпуска новостей.
