Имя она уже потеряла: зачем имя, ведь имя отличает от других, от похожих, а ей не от кого отличаться. Имя потеряла, а теперь теряла и очертания, границы — да и какие могут быть границы, если она вмещает в себя все сущее, если она единственная, если вне ее ничего. Бессмертна и вечно одна… Невозможная, непереносимая тоска пронизывала ее всю, проникала в волосы, в кости, в кровь. Тоска, по сравнению с которой любая боль — исцеление, потому что боль — жизнь, а тоска — вне жизни, отрицание жизни. Вечная отныне тоска. Кажется, она всегда смутно подозревала, что все хорошее — сон, но такого чудовищного пробуждения она не ждала. Вечно одна, вечно замкнута и бессильна кого-нибудь сотворить, чтобы разбить одиночество. Тоска в каждом волосе, в каждой кости…
И вдруг хлынул свет!
— Верочка, покушай, милая. А укрываться с головой нельзя.
Не одинока!!! Смертна!!!
Мгновенный, невозможный, невероятный восторг! Возвращение всего: мира, света, людей, имени, гор, городов, деревьев, звезд, зверей! Все есть, все существует! Нужно все потерять, чтобы понять, какой это восторг: что все существует! Что происходят события, что мир меняется вокруг! Что она, Вера Сахарова, родилась, выросла, живет, постареет, умрет!
От восторга, от полноты жизни, чтобы ускорить и обострить события, Вера выхватила у наклонившейся над нею женщины в белом миску, размахнулась — и руку ее схватили довольно больно. Как прекрасно, что больно!
— Опять! Какую моду взяла!
Несколько женщин в белом окружили ее кровать, одни держали, другие ловко пеленали простынями, а Вера счастливо смеялась и выкрикивала:
— Вы слепцы! Кроты! Вы не видите, что жизнь прекрасна и удивительна!
Спеленатую, ее усадили на кровати.
— Ну, есть будешь?
— Конечно, буду! Есть, жевать!
Тогда открывай рот.
Ей поднесли ко рту полную ложку, она с готовностью открывала рот и с наслаждением снимала губами с ложки кашу, прекрасную кашу, которую хотелось жевать и жевать, наслаждаясь вкусом. Это же такое счастье — вкус! Как и цвет, как и звук, как и прикосновение.
— Глотай скорей. Сколько ж можно жевать одну ложку!
Вера глотала, снимала с ложки новую порцию каши — и снова жевала, жевала.
— Ну вот, а теперь чаю. Голову-то запрокинь немного.
Неудобно пить чай, когда руки завязаны! Женщина наклоняет стакан не в такт, чай течет по подбородку, но все равно прекрасно: что есть сладкий чай, что он может горячей струйкой течь по подбородку. Все прекрасно, что существует, что бытие! Ужасно только небытие!
