Как бы то ни было, Валерий Серафимович Сычёв, — возможно, поражённый, подобно тому «мессу», круто развернулся и удалился.
За обедом Берковский всё не мог прийти в себя:
— Я этого так не оставлю! Кадры должны войти в фильм — это вопрос принципа!
— Вопрос вашего принципа в компетенции одного лишь Анатолия Михайловича, — заметил Сельчук.
— Но, я полагаю, он не откажется!
— И подставится? Сомневаюсь!
Комментатор, орудуя челюстями, точно жерновами, перемалывал жёсткий шницель. Сельчук был прав. Глубоко несимпатичен, но прав. Портить отношения со спортивным начальством? Подставляться (слово-то какое мерзкое!) за год до вожделенной Олимпиады? Глупо, глупо.
— Может, это само, в закадре не говорить, кто она и что? — предложил Петрович. — Чай, не футболист, не узнают.
— Кому надо, узнают, — отмёл жалкий довод Сельчук.
— Анатолий Михайлович, я думаю, двух мнений быть не может, — воззвал Берковский к комментатору.
— Не может. Эпизод не пойдёт.
— Но почему?
— Потому… что его нет в сценарии.
— Позвольте, что такое наш сценарий? Документальное произведение — это спонтанный поток жизни, который…
— Аполитично рассуждаете, — заметил Сельчук.
— Ай, оставьте клеить ярлыки! Анатолий Михайлович, я хочу всё же знать! Мы же не винтики, не то время… А если б не олимпийская, тогда бы можно? Разве она богиня, что о ней нельзя сказать правду?
— Смотря какую, — заметил Сельчук.
— Правда, учтите, одна!
— Но могут у меня быть свои соображения? — раздражённо спросил комментатор.
— Высшие?
— Да, и я не обязан с вами делиться.
— В сорок седьмом я осветителем работал, — сказал Петрович. — На фильме «Большая жизнь», серия вторая, у Лукова Леонида Давыдыча. Гигантский был мужчина, двести кило, горластый. Носил орден Ленина, никогда не снимал. А картину нам, эт само, на полку. «Почему у вас на шахте такой инструмент — лопата да каёлка?» А каким ему быть после войны, когда всё наскрозь порушено и народ себя не щадит? «Нет, — говорят, — это показывать не надо, а надо как надо — самую передовую технику». Леонид Давыдыч, царство ему небесное, спал с тела, штаны с него валились, раньше в поясе два с половиной метра было… Его к Сталину…
— Ну, и что ты хочешь этим сказать? — спросил Сельчук.
— Так, к слову. И сняли мы «Донецких шахтёров». Красивое кино получилось. Углеуборочный комбайн нам с Кузбасса пригнали.
— Я знал Леонида Давыдовича, — сказал Берковский. — Он был честный художник. И рано умер, спросите себя, почему. Но я хочу знать, изменилось время или нет?!
