Здесь, на этом балконе, она когда-то собиралась лишить себя жизни, чтобы избежать ласк мужа… Воспоминания о том жутком вечере, больше похожем на скверный спектакль, окончательно ее расстроили.
Но самым отвратительным было то, что ей пришлось бы слушать вовсе не Золотой голос, а смех этой претенциозной Карменситы, быть любезной с нею и наблюдать за ее жеманными кривляньями перед Жоффреем.
Молодая женщина была раздражена до предела и опасалась, что даже несмотря на все свое воспитание она не смогла бы удержаться от того, чтобы не вспылить при посторонних и не бросить этой особе несколько резких фраз. Именно потому самым разумным было уединиться ненадолго и успокоиться. Тишина садов вокруг домика на Гаронне подействовала лучше любого лекарства.
Наступила ночь, но Анжелика все еще была на террасе. Понемногу безмятежный вид прибрежных полей и реки успокоил ее нервы.
Сегодня вечером она была не в силах остаться в Тулузе, поехать в карете на Фериа[79], этот большой праздник, где ей пришлось бы слушать певцов, а затем возглавить грандиозный прием, который граф де Пейрак устраивал в садах, освещенных венецианскими фонариками. Она ожидала, что муж заставит ее вернуться в город и принимать гостей, но никто не приехал и не потребовал беглянку. Это еще раз убедило ее в том, что она не нужна ему. Она никому здесь не нужна, она для них по-прежнему чужая.
Оставшись одна, Анжелика попыталась сосредоточиться и разобраться в своих мыслях.
Отец неоднократно предупреждал ее, что однажды она поплатится за свое чрезмерное любопытство. Но Анжелика никогда не отличалась излишней щепетильностью и не жалела об этом. Разве она виновата в том, что порой становится невольной свидетельницей некоторых разговоров, которые вовсе не предназначались для ее ушей? Или в том, что ее шаги так легки, что крестьяне Монтелу даже верили в ее дар становиться невидимой?
Так или иначе, она предпочитала знать правду.
Но какую правду?
Надо отдать должное мужу: разговаривая с Карменситой, Жоффрей никоим образом не унизил честь супруги. Почему же тогда ей обидно до слез? Анжелика не была такой наивной, чтобы полагать, будто граф де Пейрак не добьется успеха, пожелай он получить от других то, в чем ему отказывает собственная жена. Ведь в Тулузе среди высшего общества обманутые дамы и господа не были редкостью, с той лишь разницей, что над мужчинами потешались, а женщин жалели. Однако здесь, как и в Париже или при дворе, было не принято открыто проявлять образцовую супружескую верность. Подобные чувства считались дурным тоном и уделом мещан. Анжелика прижалась лбом к балюстраде. «А я — я никогда не узнаю, что такое любовь», — с грустью прошептала она.
