Наконец, в связи с этим диалогом с другими мировыми религиями христианам придется столкнуться вновь с вопросом, поднятым Карлом Бартом, а именно: является ли христианство религией? Можем ли мы говорить о Боге отдельно от Отца, т. е. отдельно от соотносительной категории? Можем ли мы обойти Отцовство Бога, или мы должны обязательно отождествлять Его с этой категорией, соотносительной по определению?
В свете этих вопросов, которые становятся настоятельными сегодня, я считаю, что следующие три раздела или темы выявляются как решающие для богословского осмысления: вопрос о бытии Божием в отношении к миру; проблема внутреннего бытия Божия; место тринитарного богословия в экклезиологии. Сейчас я рассмотрю каждую из них по очереди.
II. ВОПРОС О БЫТИИ БОГА В ОТНОШЕНИИ К МИРУ
Много в наши дни пишется в попытке показать значимость учения о Троице. Поскольку современный человек, в особенности со времен Просвещения, не готов оперировать понятием трансцендентного, но рассматривает все как выражаемое в терминах имманентного, есть серьезный соблазн для богословов, желающих казаться значительными, попытаться показать важность тринитарной доктрины так, чтобы сделать ее неотъемлемой частью человеческого опыта (исторического — Мольтманн[176], или личного — Маки [177]). В качестве логического материала привлекается следующий аргумент: Бог открывается только во Христе и Св. Духе, так как Они соучаствуют в истории и в опыте. Бог в истории и Бог в Своем вечном бытии один и тот же. Поэтому, если Бог, которого мы обнаруживаем в истории, как это очевидно, троичен, нам не остается ничего другого, кроме того, чтобы заключить: Троица — неотъемлемая часть бытия Божия. Говоря терминами Ранера, Троица в икономии есть Троица имманентная и, наоборот — имманентная Троица есть Троица икономии.
Между тем этот аргумент, в разных вариантах предлагаемый и воспроизводящийся сегодня, хотя и может сделать учение о Троице значимой, необходимо создает, на наш взгляд, непреодолимые трудности для диалога христиан с другими верованиями, к которым мы выше обращались, в особенности с иудаизмом. И это потому, что он есть не что иное, как возврат к классическому монистическому взгляду, согласно которому бытие Бога и бытие мира неразрывно связаны своего рода безличными отношениями. Больших усилий стоило ранним Отцам (Иринею, Афанасию и т. д.) сломать этот греческий монизм, который, как они считали — и это действительно так — угрожал абсолютной онтологической свободе Бога, т. е. Его трансцендентности. Они создали доктрину творения из ничего(сгеапо ex nihilo) именно для того, чтобы показать, что Бог существовал прежде и независимо от мира, и поэтому обязательно надо уметь обращаться к Богу, без того чтобы имплицитно или писплицитно в то же самое время затрагивать мир. Однако такое невозможно ни в рамках ранеровского приравнивания икономической Троицы
