– Змеи, змеи, завтра из тортов выползут змеи! – апокалиптически захохотал Серега.
– Заткнись, урод, – отчетливо сказал попугайчик очень нехорошим, механическим голосом, будто внутри у него перекатывались миниатюрные шестеренки, нежным металлическим звоном складываясь в звуки, опасно подобные человеческой речи.
Серега, по счастью, ничего не услышал, потому что машина чересчур шумно плевалась рогаликами, а вот Ободов услышал и обрадовался – оказывается, крошечный пернатый пришелец один в один озвучил его мысль. К нему поспешили девушки, которые тоже украшали торты, – ах, маленький, видимо, улетел через открытую форточку, обычно погибают на воле, какая удача, что влетел к нам, вообще когда влетает птичка в окно, будет удача.
– Ерунда. Когда птица влетает в окно – это к покойнику, – брезгливо проскрежетал попугайчик.
Девушки всплеснули руками, одна от неожиданности даже уронила кондитерский шприц с чем-то алым (густой венозный крем? толчкообразный масляный артериальный?), шокированный Ободов попытался улыбнуться, потому что ему стало ужасно неловко.
– Тихо, тихо, что такое, он что, выругался? – пробормотал он. – Видимо, жил у какого-нибудь моряка, вот и нахватался. – «Господи, какую ерунду я несу» (это уже мысленно, тайно, для себя).
– Кеша хочет печенья, – вдруг заученно выдал попугайчик в знак примирения со стереотипами суровой реальности (Ободову это стоило невероятных усилий).
Те, кому посчастливилось не расслышать тираду про покойника, помчались в дальний конец цеха красть печенье для зелененького симпатяги.
Ободов поднял с кафельного пола шприц и отдал его девушке по имени Настя (ее имя нашептал ему на ухо попугайчик, начавший безостановочно транслировать что попало) – застенчивой, тоненькой фее с седыми ресницами. Мысли подарить ей попугайчика у него не возникло (хотя ужасно, ужасно захотелось что-нибудь подарить ей – цветочную лавку, все торты этого цеха, несколько глазурованных стихотворений) – Ободов решил, что теперь странный крылатый засланец будет озвучивать некоторые его мысли (общаться с людьми при помощи попугайчика – мечта всякого социофоба). Однако именно в разгар этого кромешного, всепоглощающего решения (Ободов уже выводил, забывшись, на торте какие-то нострадамусовы сутры вместо клубничек и вишенок) его вызвало начальство – три дня подряд происходят какие-то идиотские вещи, и все крутится вокруг тебя, милый наш юный друг, в чем же дело?
Ободов молчал. Он привык быть незаметным, казаться отсутствующим, избегать и отражать. Даже на заводик он пришел только для того, чтобы поменьше видеть сестру (поначалу, сразу после того как его исключили из университета, Ободов решил вообще не работать и сидеть у этой великовозрастной преуспевающей дуры на шее). В его планы не входило общение – он рассчитывал на скромную, суровую жизнь отшельника, до преклонных лет выводящего на тортах то миллион алых роз (зарплата, кусок хлеба, стакан воды в старости), то пылающие кружева страшных стихов (вынужденный транс, отсутствие писчей бумаги, неуверенность в себе, тренировка правописания левой рукой).
