В итоге знаменитая певица Ирена Сверистедль все-таки не выдержала – выяснила, у кого оказался в конце концов диван, который ценой собственной жизни родила ставшая Ольгой Оливия от Грейпфрутова, явилась к заведующему отделением прямо домой (правда, как оказалось, это был не диван, а кресло-кровать) и путем каких-то чудовищных манипуляций усыновила это кресло-кровать. Знаменитым певицам в этом мире позволено многое, это все знают. Сутками валяясь на усыновленном кресле-кровати, певица написала роман – историю своей жизни, где в последней главе на розовом фоне было что-то в духе «и они с Ольгой жили долго и счастливо», – смутно понимая, что делает это не для себя, а для несчастной бедняжки Оливии, на которую она конечно же не держала никакого зла.
«В конце концов, несчастная девочка получила то, что хотела, – утешала себя Ирена Сверистедль, по-прежнему жутко боящаяся всякой ползучей твари и выдумывающая свои детские фотографии в компьютерной программе „Фоторобот“, будто в детстве она была малолетним преступником, а не (тут ее мысль, как и воспоминания, обрываются). – В конце концов, мы даже побыли подругами какое-то время, – тихо шептала она холодной, как рыба, поверхности зеркала. – В конце концов, это несчастное кресло-кровать находится теперь в хороших руках, а прежние хозяева грозились набить его конским волосом, вот ужас-то». Хотя на самом деле ей было просто чудовищно неловко оттого, что ее нынешняя жизнь, спокойная, счастливая и лишенная даже малейшего прикосновения чего-либо реально существующего, начиналась совершенно чужой историей, полной настоящих страданий и переживаний живого, чувствительного и яростного человека, до смерти влюбленного в плодящего легионы мертвых трудовиков Грейпфрутова и обладавшего неограниченной властью над миром, – и что с этим теперь можно сделать, непонятно. Власть осталась, а мир рухнул. И это всё – только начало пути.
Вот здесь Оливия совершенно смутилась – ей больше ничего не приходило в голову. Она выбежала во двор и помчалась к отцу. Отец по-прежнему сидел за столиком с другими отцами и играл в домино.
– Олег Серафимович! – закричала Оливия страшным голосом. – Вы мне, конечно, не поверите, но я ваша дочь! И была ею все время, чего уж там скрывать! – И с размаху бросилась отцу на шею, чувствуя всей поверхностью рук невыносимую и тысячелетнюю свою тоску по алчной, кровоточащей родственности. Так уже после смерти она умудрилась сделать сама себе царский подарок, имя которому – Оливия.
