Внезапно мелькнула мысль: не кастрирован ли я? Я ощупал себя: нет. Значит, это упущение нужно исправить. Я соскочил с кровати и стал искать нож; не нашел. Тогда я решил размозжить мошонку каким-нибудь тяжелым предметом. Я заметил, что в письменном столе имеется выдвижной ящик. Я перевернул стол и хотел зажать член между столом и краем ящика. Но когда я выдвинул ящик и прижался к отверстию промежностью, задвинуть ящик обратно никак не получалось. Я старался изо всех сил, стукнул по ящику кулаком - но когда он наконец, с большим шумом, задвинулся, мое тело осталось целым и невредимым, ибо оказалось вне пределов его досягаемости.
Повторять попытку не захотелось: ведь в том-то и дело, что мне ничто не удается - не удается даже причинить себе боль...
Я обречен ждать, ждать, хотя ждать мне нечего. Ничего радостного, ничего грустного случиться может, разве что - всякого рода недоразумения; я заперт внутри себя: как человек, которого заперли в темнице.
Навечно, навечно...
Я принуждал себя думать о том, не мог бы ли я - все-таки -кого-нибудь полюбить. И пришел к выводу, что, приложи я величайшие усилия, я, может, и любил бы кого-то тысячу лет, но потом к моей любви все равно примешалось бы что-то тревожное, безнадежно печальное и трагичное...
Итак, я напрасно тщусь предпринять что-то против моего несчастья. Тем более, что мне дано большое облегчение: все муки я претерпеваю в себе не долее одного дня. Потом они забываются.
И во мне остается пустота, пока не приходит черед новых ужасов.
Далее я прояснил для себя то обстоятельство, что плыву сейчас в открытом море и что любой человек, кроме меня, был бы рад такой возможности узнать новые земли и прочее. Я же отравлен и испорчен своими муками в этом мире.
Я не могу ничему радоваться и не могу вспомнить ничего радостного...
Тут я поднялся на палубу, накинув на себя только рубашку, и встал на носу, чтобы посмотреть, красива ли еще волна; поскольку же она осталась такой, как была, и лишь нашла себе любовника по имени Месяц, одаривающего ее золотом и прочими драгоценностями, я с судна помочился на ее гладкое тело, так что все его линии исказились, уподобившись гримасам. Я издевательски засмеялся и, когда моя водичка закончилась, сплюнул вниз. И еще крикнул:
- Баба, баба, я бы хотел проучить тебя, подвергнуть пыткам, чтобы хоть раз внести в этот хаос толику справедливости. Вас, звезды, я бы сошвырнул в море, чтобы на небе хоть ненадолго воцарилось уродство и чтобы нам не всегда лгали о неисчерпаемых тайнах... Но я, увы, не Бог, который стоит перед муравейником, именуемым миром... Я всего лишь- - -
