За этой ночью последовали дни, недели и месяцы, наполненные домашними заботами; но их распорядок несколько изменился по сравнению с первым годом, потому что в доме теперь появился младенец, которого нужно было кормить (а у матери, соответственно, налились молоком полновесные груди). Все же такие новшества приятно обогатили чувственную сторону жизни, потому что и в них присутствовала толика сладострастия. Можно было улыбаться, пока ребенок сосал грудь: женщина забывала о нем и о себе и просто улыбалась. Раздражало, что мальчик (как, впрочем, и все люди) какает и испускает струйки жидкости. У него это получалось, по мнению родителей, особенно некрасиво. Он совершал неуловимое движение - и возникала грязь; Марии это напоминало движение его тельца в момент рождения, из-за чего она сердилась еще больше.
Но случались вечера, которые были прекрасны: ранние осенние вечера с теплым ветром и горящей свечой на пустом столе -вечера, отмеченные безграничным покоем. Мне хотелось бы рассказать, какими были эти вечерние часы, чтобы самому отдохнуть вблизи своих слов, чтобы упиваться ими, как легким вином, - но я не могу. Зажгите сами свечу перед тем, как лечь спать, и смотрите в пламя; расчленяйте тишину ежесекундным тиканьем ваших часов - и погружайтесь, погружайтесь во все это как камень, брошенный в море. Я не способен найти слова, которые были бы безмятежны, как тишина на линии горизонта или как безмолвие звездных орбит; я бы сломался от одного жеста, бесшумного движения рук уродливого мальчика - движения навстречу материнской груди (случавшегося и в такие вечера), которое было отчаянным требованием любви и ищущей выражения чувственностью... Но Мария отстраняла мальчика от себя - а он даже не пытался что-то пробормотать, потому что чувствовал непреодолимость такого отчуждения. И все-таки вечера эти были прекрасны, ибо ребенок не протестовал, вообще не издавал ни звука; он не использовал отчаявшуюся волю, чтобы сформировать язык для выражения своих желаний, которые с самого начала оставались непонятыми. Он тоже неотрывно смотрел в огонь расширенными удивленными глазами. Ему вдруг казалось, будто он нашел, что искал: то, что скрывает в себе все тайны, и загадки, и познания; но тут он внезапно уступал потребности мочевого пузыря, когда же влага была выпущена, а брань и недовольство матери иссякали, наступало время справить другую нужду, и все повторялось сначала.
То, что стулья и стол всегда стоят на своих местах, было по-истине чудом; мальчик чувствовал, что они могут располагаться и как-то иначе; но, с другой стороны, признавался себе, что сам ничего с ними поделать не может... Размышляя таким образом, он погружался в сны, которые были в его душе. В душе мальчика пребывали все вещи, но они настолько подавляли его, что, когда всплывали хотя бы некоторые, он быстро уставал и уже не мог бороться со сном.
