Лоуренс смотрел в пол, чудовищность совершенной им глупости начала доходить до его маленького сердца.
— А если его нет дома?
— Тогда попробуешь позже.
— А что я скажу, когда побью его?
— Почему бы не спросить у Жребия!
Он бросил быстрый взгляд на отца.
— Как это?
— Раз ты должен побить Джерри, почему бы не дать Жребию на выбор шесть вариантов того, что ты скажешь?
— Здорово. А какие?
— Ты Бог, — сказал его отец с той же жуткой улыбкой, — ты и говори.
— Скажу ему, что мой папа велел мне это сделать.
Доктор Райнхарт кашлянул, поколебался.
— Это… мм… номер один.
— Скажу ему, что моя мама велела мне это сделать.
— Верно.
— Что я пьяный.
— Номер три.
— Что… что я его терпеть не могу.
Он был очень возбужден и сосредоточен.
— Что это тренировка по боксу…
Он засмеялся и запрыгал.
— И что Жребий велел мне это сделать.
— Это шесть, и ты молодчина, Ларри.
— Я бросаю, бросаю.
— Что это тренировка по боксу… — Он засмеялся, и гостиная зазвенела эхом, и он прокричал отцу приказ Жребия:
— Три!
— Хорошо. Ларри, ты пьян. Пойди, сделай его.
Читатель, Лоуренс пошел. Лоуренс ударил Джерри Брасса. Ударил его несколько раз, объявил, что он пьян, и сбежал, не будучи наказанным отсутствующими родителями или присутствующей няней Брасса, но уже преследуемый фуриями, которые не оставят такое бессмысленное зло неотомщенным. Когда Лоуренс вернулся домой, его первые слова были (мне стыдно это записывать):
— Где кости, пап?
Ах, друзья мои, тот невинный полдень с Ларри навел меня на мысль, которая в моей собственной дайс-жизни до того момента мне и в голову не приходила. Ларри повиновался Жребию так легко и радостно, особенно по сравнению с глубочайшим унынием, которое часто доводилось испытывать мне, прежде чем подчиниться его решению, что мне пришлось задуматься: да что же это такое случается с человеком за два десятилетия между семью и двадцатью семью годами, чтобы превратить котенка в корову. Почему дети так часто кажутся спонтанными, сосредоточенными и полными радости, тогда как взрослые зажаты, рассеянны и полны тревоги?
Все дело в этом чертовом чувстве самоидентификации — в ощущении своего «я», которое, по утверждению психологов, должно быть у всех нас. Что, если — тогда эта мысль показалась мне оригинальной — что, если развитие самоидентификации, будучи нормальным и естественным, не является ни неизбежным, ни желательным? Что, если она, эта самая самоидентификация, представляет собой психологический, давно удаленный аппендикс — бесполезную фантомную боль в боку? Или подобна громадным бивням мастодонта: тяжелое, бесполезное и, в конечном счете, саморазрушительное бремя? Что, если осознание себя кем-то представляет собой ошибку эволюции, столь же губительную для дальнейшего развития в более сложное существо, как раковина для улиток или панцирь для черепах?
