— Конечно. Кто пациент? Этот малыш Кеннон, о котором ты мне рассказывал?
— А если бы я сказал тебе, что такой прилив любви и тепла ко всем чувствую я?
Паровой экскаватор остановился.
— И в особенности — любовь к тебе, — добавил я. Джейк моргнул за стеклами очков и посмотрел, как мне показалось, испуганно (это моя собственная интерпретация выражения, какого я никогда раньше на его лице не видел).
— Я бы сказал, что ты регрессируешь, — сказал он нервно. — Ты заблокирован по какой-то линии своего развития, и, чтобы избежать ответственности и найти помощь, ты чувствуешь эту великую детскую любовь ко всем. — Он опять начал есть. — Это пройдет.
— Думаешь, я шучу насчет этого чувства, Джейк?
Он отвел взгляд, глаза его прыгали по комнате с предмета на предмет, как пойманные воробьи.
— Не могу сказать. Люк. В последнее время ты ведешь себя странно. Может, это игра, может, искренне. Возможно, тебе следует вернуться к анализу и тогда уже поговорить обо всем этом с Тимом. Мне трудно здесь о чем-либо судить, поскольку я — твой друг.
— Ладно, Джейк. Но я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя, и я не думаю, что это имеет хоть какое-нибудь отношение к объект-катексису или анальной стадии.
Он нервно моргнул, прекратив жевать.
— Естественно, это Христова любовь или, скорее, иудео-христианская, — добавил я.
Он выглядел все более и более напуганным. Я начал его побаиваться.
— Я говорю только о горячей, пылкой братской любви, Джейк, здесь не о чем беспокоиться.
Он нервно улыбнулся, бросил быстрый взгляд и спросил:
— И часто у тебя эти приступы, Люк?
— Пожалуйста, не нужно об этом беспокоиться. Лучше расскажи мне о том пациенте. Ты закончил писать о нем статью?
Вскоре Джейк, дав полный ход, вернулся на главную колею, а своего коллегу, исполненного любви Люциуса Райнхарта, успешно отправил на запасной путь отстаиваться на какой-то захолустной узловой станции, пока не выйдет случай написать о нем статью.
— Садись, сын мой, — сказал я Эрику Кеннону, когда в тот день он вошел в мой маленький зеленый кабинетик в больнице Квинсборо. Когда я позвонил, чтобы его привели, я чувствовал себя очень тепло и иисусово, и теперь, стоя за столом, я смотрел на него с любовью. Он посмотрел на меня в ответ так, будто полагал, что может заглянуть ко мне в душу, его большие черные глаза мерцали явным радостным изумлением. На нем были серые военные штаны и рваная футболка, но выглядел он безмятежно и был полон достоинства. Этакий гибкий длинноволосый Христос, который производил такое впечатление, будто каждый день делал гимнастику и трахнул каждую девчонку в округе.
