Я обошел стол кругом и вплотную приблизился к пастору, по-прежнему обнимавшему жену за плечи.
— Это христианское учреждение. Мы твердо веруем в то, что все люди — братья. Ваш сын будет находиться в одной палате с еще пятнадцатью здоровыми, нормальными американскими душевнобольными. Это создает у них ощущение причастности и близости друг к другу. Если ваш сын хочет отдельную палату, посоветуйте ему врезать по уху санитару-другому — и желание его исполнится. Более того, по такому случаю его принарядят в особую рубашку.
Жена вздрогнула и отвела глаза, пастор задумался на секунду и кивнул головой.
— Вы совершенно правы. Пусть парень познает жизнь без прикрас. Теперь насчет его одежды…
— Пастор Кеннон, — сказал я довольно резко. — Хочу напомнить: это не воскресная школа. Это — психиатрическая больница. Сюда попадают те, кто отказывается играть в наши игры. Она поглотила вашего сына, и — к добру или к худу — вы никогда больше не увидите его прежним. Не тратьте времени на разговоры о палатах и одежде. У вас больше нет сына.
На мгновение в его глазах мелькнул испуг, а потом они заледенели; рука соскользнула с плеча жены.
— И никогда не было, — сказал он. И они ушли.
Приехав домой, я обнаружил Лилиан на диване рядышком с Арлин Экштейн, причем обе в слаксах и хохотали так, словно только что приговорили бутылку джина. Арлин, заметим, постоянно находится в тени своего ослепительного мужа. С моей почти двухметровой точки зрения она не вышла ростом, обычно держится чинно и чопорно, носит такие же, как у Джейка, толстые очки в роговой оправе, черные волосы без затей стянуты сзади в пучок. Ходили неподтвержденные пока слухи, будто она при тонкой и стройной фигуре одарена замечательной полноты грудями, однако из-за ее всегдашнего пристрастия к мешковатым свитерам, мужским сорочкам и свободного покроя блузам никто не замечал ее грудь в первые месяцы знакомства — а к тому времени Арлин уже вообще никого не интересовала.
Думаю, было время, когда она мило, простодушно и по-домашнему, может быть, и давала мне понять, что очень даже не прочь, но будучи примерным семьянином, уважающим себя профессионалом и верным другом, я устоял — тем более что вообще очень быстро забывал о ее существовании. (Помнится, она как-то целый вечер просила меня собрать прилипшие к ее блузону ниточки корпии, и целый вечер я эти ниточки корпии с ее блузона собирал.) С другой стороны, поздней ночью, после тяжелого дня в психиатрической больнице, или когда у Лилиан и детей то простуда, то расстройство желудка, то корь, случалось мне и пожалеть, что я примерный семьянин, уважающий себя профессионал и верный друг… Дважды мне снилось, как целиком вбираю грудь Арлин в рот. Несомненно, при удачном стечении обстоятельств — например, если бы она голой улеглась ко мне в постель, — я бы не устоял, но столь же ясно, что жарко вспыхнувшее пламя прелюбодеяния скоро угасло бы, перейдя в рутину того, что именуется «связь на стороне». Так или иначе, инициативу следовало проявить мне, а поскольку этого не происходило, то все и шло прежним порядком. Семейный человек, профессионал и друг составляют две трети меня и всегда одолеют животное, ищущее разнообразия. Ты и сам, мой друг, понимаешь, что при таком соотношении сил животному началу — конец.
