Неподъемная и тучная, отягощенная бесчисленными воображаемыми и действительными недугами, госпожа Катанич тем не менее в любое время суток ухитрялась быть вездесущей и всевидящей. Подобная насосавшемуся пауку, перекатывалась она по своей расположенной полукругом квартире, держа под неусыпным контролем и наблюдением улицу, сад и парадный вход. Это давало ей возможность быть в курсе всех событий, она всех допытывала и всем руководила, но этого ей было недостаточно. Ее жажда властвовать, приказывать, тиранить, покорять была столь велика, что ее хватило бы на целый полк солдат. А так как судьба ограничила поле ее деятельности довольно узким кругом людей, состоявшим из семьи и квартирантов, то и страдали больше всего они, так как на них всей тяжестью легло бремя ее необузданного и ненасытного властолюбия.
Жизнь дала этой женщине в мужья совершенно непохожего на нее, тихого, кроткого человека, неприметною и сдержанного во всем — в манерах, одежде, речах и суждениях. Точнее говоря, подыскал его Маргите «папашин друг», ее покровитель, фабрикант, у которого «до войны» (что означало на языке ее поколения до 1914 года) она прожила три года, получив впоследствии по его запутанному завещанию помимо прочего и «право пользовании» этим великолепным домом. Будущего мужа, человека тщедушного, неодолимо влекло тогда сильное, словно отлитое из металла, тело молодой женщины и ее загадочное лицо с никогда не улыбающимися глазами.
Муж Маргиты был родом из Панчева. но он мог считаться белградцем, ибо его отец, скромный учитель музыки, перебрался на постоянное жительство в столицу, когда мальчику не было двух лет. Лишившись матери в раннем детстве, он вырос под надзором замкнутого, молчаливого до немоты отца.
По роду своих занятий господин Катанич был переписчик-каллиграф и состоял на службе в Королевской орденской канцелярии. Он также изготовлял дипломы для других государственных и частных учреждений, ибо второго такого почерка и таланта не найти было во всем Белграде. У него было нормальное мужское имя — Исидор, но жена окрестила его Зайцем, и это прозвище так и осталось за ним. Его собственный сын, когда заговорил, звал его не папой, а «Зайкой». Так, все, и родные, и знакомые, звали его: «Заяц, Зайка, Зайчик!»
Вот уже два десятка лет этот всегда выбритый и аккуратный человек с влажными глазами, воплощенная предупредительность и доброта, тащил на своем горбу эту ведьму в облике женщины или, как выражался один их квартирант-босниец, «волок баржу посуху». За свое неодолимое и страстное юношеское желание получить бледнолицую, атлетического сложения приемную дочь фабриканта он заплатил каторгой, которой не видно было конца.
