Сценическая жизнь спектакля началась. Он шел и на следующий день, 8 ноября, потом — 10-го, 12-го, 15-го… Посмотреть блокадный спектакль прилетела группа деятелей искусств — москвичей. Они пришли в театр в новеньких полушубках, перетянутых портупеями, с оружием: они впервые ехали во фронтовой город, где жизнь, как им казалось в Москве, протекала чуть ли не в землянках и бомбоубежищах. Гости смутились, когда, войдя в ложу и заглянув вниз, в оркестровую яму, увидели музыкантов в черных смокингах, в крахмальных сорочках, женщин в шелковых платьях.
Друзья поздравляли исполнителей нового спектакля. Болдыревой позвонил кинорежиссер Сергей Аполлинариевич Герасимов:
— Вы, Нина Ивановна, даже меня обманули! Не зная пьесы, я никак не мог предположить, что Киса окажется вражеской шпионкой. В первом акте это же типичнейшая фифа!..
А племянница артистки, Люда, девочка, прожившая в Ленинграде всю блокаду, окончившая в осажденном городе школу и не пропустившая ни одного представления нового спектакля, говорила Нине Ивановне по дороге домой:
— Тетя Нина, если б ты знала, как тебя сегодня ругали, какими ужасными словами называли, просто передать не могу!..
На одном из первых представлений после окончания спектакля за кулисы явился весьма представительный моряк. Он попросил позволения увидеться с артистом Янетом. Моряк отвел его в сторону и, понизив голос, сказал:
— Товарищ Янет, не понимаю, в чем дело? Говорят, что вы на сцене меня показываете?! Смеются. Говорят, Чижов — это вылитый я…
Встреча артиста с прототипом его героя окончилась мирно.
А вот что рассказывал Анатолий Викентьевич Королькевич. «Как-то иду по Невскому, встречаю моряка. Он меня останавливает и говорит: «Одну минуточку… Слушай, Миша, ты что, в «гражданку» перебазировался, а?» Я стою в недоумении, смотрю на него… и вдруг начинаю понимать. Я играл в спектакле моряка Мишу. «Ты ше на меня уставился? Ше своих не узнаешь? Так я же Жора! Ше меня Свидерский играет. Ты ему вот ше скажи — он там, понимаешь, это место делает не так… Надо же делать так…» И он тут же, на Невском, сыграл эту сценку. Я умирал со смеху. «Ну вот, видишь, ты же смеешься! Ты скажи Свидерскому, ше, мол, надо играть меня, Жору, значит, в этом месте вот так. Понял? А то, понимаешь, обидно, хорошее место — и пропадает». Я рассказал Вале Свидерскому о претензии к его роли живого, настоящего Жоры из Одессы. Свидерский воспринял мой рассказ очень серьезно и исправил этот эпизод».
