Он упал ничком, даже не вытянув рук, чтобы смягчить падение, лишь в последнюю долю секунды ему удалось как-то вывернуться и приземлиться на плечо. В самую последнюю долю секунды. Теперь никакой боли он не чувствовал. Попытался сжать кулаки — безуспешно, попытался унять отвратительную дрожь подбородка — и потерял сознание.
Между шпангоутами призрачной галеры обморока просочилось короткое видение. Ему четыре или пять лет, он описался и понуро стоит перед отцом.
— Ты сделал это нарочно.
— Нет. Не нарочно. Так вышло.
— Нарочно, нарочно. Я тебя знаю. Ты мог бы добежать до туалета, но тебе захотелось помучить мать — ей же придется стирать твои записанные штаны.
— Нет! Нет! — В голосе у него слезы. — Просто так вышло! Я могу постирать штаны сам!
Отец в гневе сцепил руки:
— Ты еще и лжешь! Тебе мало того, что ты обмочился и заставил мать делать лишнюю работу, ты еще и лжешь! Зачем ты нам такой?
— Я не знаю, не знаю, — кричит он в отчаянии. — Я не виноват, что родился! Я вас очень люблю, вот увидите, сами увидите…
Но отец открывает ящик письменного стола и что-то оттуда достает. Это голова его сестры Кристины, окровавленная, он держит ее на вытянутой руке. Голова болтается на вытянутой руке отца и выглядит очень грустно и очень страшно. Под конец он швыряет голову Кристины Роберту… и он с ужасом понимает, что сейчас описается опять.
И как раз в ту секунду, когда Роберт изготовился поймать голову своей любимой сестры, он очнулся и вскочил на ноги. Отошел к опушке и помочился.
Он сильно замерз, настолько, что ему с трудом удалось вставить ключ зажигания в замок — пальцы не слушались.
— Нет, — сказала Эбба Германссон Грундт, — звуковая книга подождет. Давайте сначала послушаем подробный отчет Хенрика. Первый семестр в университете — это серьезный этап развития личности, хочешь ты этого или не хочешь.
Лейф Грундт вздохнул и выключил радио. Что касается его, он перестал хлопотать о развитии личности после двух лет гимназии по торговой линии, но, разумеется, ему было интересно послушать рассказ сына о первом семестре в Упсале. Сам он тоже вырос в Упсале. Правда, на приличном расстоянии от самого университетского городка, в Салабеке, но все равно, город-то университетский. У Хенрика с Эббой была какая-то душевная близость, зародившаяся, скорее всего, еще когда она его вынашивала, — так и осталось на всю жизнь. Особенно теперь — она даже не скрывала гордости: юриспруденция! Студенческое общежитие, пирушки, мужские посиделки, пунш по вечерам, танцевальные вечера, съемные квартиры и все такое.
