Вообще, надо сказать, что до той местности, в которой мы живем, еще не успела дойти христианская вера, и мы исповедуем какую-то древнюю языческую религию, основанную на поклонении всевозможным лесным духам. Интересно, что этот лес для нас уже сам по себе является и божеством и философией одновременно. Так, например, если какой-нибудь человек спрашивает нас о том, как умерли наши мать и сестра, мы коротко отвечаем: «Их забрал лес», что, как ни странно является для всех окружающих вполне исчерпывающим ответом.
Этот дремучий загадочный лес постоянно манит меня своей колдовской силой, и время от времени, сидя за столом при тусклом свете сумерек, я высказываю вслух свои сокровенные мысли:
— Лес меня зовет. Я уйду. Там тишина. Мать и сестра довольны. Он их забрал и меня зовет.
Действительно, мы хорошо помним, как несколько лет назад мать решила пойти за ягодами, взяв с собой нашу младшую девятилетнюю сестру. Они ушли, взявшись за руки, по узкой заросшей травой тропинке, чтобы больше никогда не вернуться. Что уж там произошло на самом деле, так никто никогда и не узнал, хотя несколько дней люди ходили по лесной чаще и пытались найти хотя бы какие-нибудь следы наших исчезнувших родных. Отец до сих пор винит себя в том, что отпустил их одних в тот роковой день — день, в который по местным поверьям все лесные жители собираются на отдаленных полянах, чтобы водить хороводы. Он все еще тоскует по матери и очень боится потерять нас, а потому, слыша мои слова, резко отвечает:
— Останешься дома! Замуж пойдешь. Двоих потерял, тебя сберечь надо!
Я молча, опустив глаза, слушаю, однако внутренне не соглашаюсь с судьбой, которую он мне уготовил и, уходя на свой косогор, все время смотрю с тоской в сторону чернеющей хвойной громады и думаю: «Зовет меня лес. Зовет».
Сестра не понимает моей страсти. Она не умеет видеть того, что вижу я. И ей невдомек, что когда мы на поляне разводим костер и, нарядившись в пышные венки из душистых луговых трав, пляшем и водим хороводы, рядом с нами всегда танцует наша младшая сестра, такая же юная, как и в последний день ее жизни, а из глубины леса, стоя на едва различимой тропинке, смотрит на нас наша мать и машет рукой.
Я перестала рассказывать и спросила:
— Как ты думаешь, чем бы я занималась, уйдя жить в лес? Или это было только завуалированное желание смерти?
— Мне кажется, — сказал он после минутного раздумья, — что эти люди особенно не разделяли «смерть» и «реальный уход» в чащу этого леса. Скорее всего, ты хотела уйти туда и стать кем-то вроде колдуньи. Знаешь, этакой языческой жрицей лесных богов, умеющей гадать на рунах, собирающей травы и коренья, и слывущей у местных жителей не то человеком, не то лесным духом.
